Дети новолуния [роман]

Поляков Дмитрий Николаевич

— Я думаю, что ты сделал хорошо, — добавила она и больше не улыбалась.

Кидань продолжал молчать.

— Не бойся, я никому не скажу.

— Я и не боюсь, — сказал Елюй Чу-цай.

— Ладно.

Она повернулась, чтобы уйти, но задержалась. Белки глаз сверкнули в темноте.

— Ты пожалел его, — сказала она.

— С чего ты взяла?

— Ну как же… Я сама видела.

Елюй Чу-цай пожал плечами.

— Жалость… Как на монгольском «жалость»? Я и не знаю. А ты?

Он опять не ответил.

— Странно… — промолвила она зачарованно. — Странно.

— Что?

— То, что бывает такое.

Лу Ю спрятала руки в халат и побежала прочь.

7

Ещё

не рассвело, а земля уже гудела от топота тысяч копыт. Этот гуд заглушал голоса суетящихся внутри крепости жителей. Среди них было слишком мало воинов, и потому все, включая женщин, стариков и детей, безропотно втянулись в лихорадочную работу по обороне города. У них всё-таки была вода, и еды хватило бы на год, если расходовать её с умом. Главы родов с обречённостью приговорённых к казни выдали все свои запасы, лишь бы крепость держалась. Небо было черно от испуганных птиц. Никто не верил, что город устоит. Каждому было ясно — это конец и никаких чудес не предвидится.

— Псы! — то и дело срывался самый именитый из волкодавов Кипчудук, ценой состояния умудрившийся спасти свой род от гибели в самом пекле монгольского нашествия, а теперь вот отчётливо понимавший, что лишь продлил ему жизнь и уже завтра этого рода на земле не будет. — Псы! — ревел он, сгорая от бессильной ярости. — Ломайте столы, сундуки, всё ломайте! Тащите котлы из подвалов! Эй, вы! Ну! Открывайте зинданы! Наружу всех! Уже не разберёмся! Саблю каждому — и на стену! Давай! Псы! Живее! Живее! Давай! И мулл туда же! С оружием! Всех!.. Молиться больше не надо. Аллах нас оставил.

После того как нескольких плачущих женщин зарезали прилюдно и ещё кому-то за истерические причитания отсекли голову, в городе установился суровый дух сосредоточенного действия. Ремесленники бросили свою работу и влились в ополчение, как, впрочем, и чиновники, и больные, и старики, и преступники, и главы богатых родов со всей своей челядью, даже евнухам и сочинителям нежных газелей и тем всучили копья и рогатины. Город поделился на две неравные части: на тех, что взялись за оружие и разместились на позициях, которые выбрали волкодавы, и тех, что обеспечивали их едой, оружием, бинтами, самым необходимым. Горели костры под чанами, наполненными смолой и нечистотами. Наладили три катапульты и установили на площади. Женщины возились с кухней. Младшие дети бегали с поручениями, а те, что постарше, вооружившись, чем смогли, вместе с другими воинами как зачарованные прилипли к бойницам. То, что открылось их взору, сковывало души тоскливым страхом.

Всюду, куда дотягивался глаз, всюду наблюдалось оживлённое движение. Несмотря на кажущийся хаос, в нём явственно угадывалась угрожающая осмысленность и воля приказа. Пеших не было. В жёлтой завесе пыли крутились конники, в большинстве своём вооружённые лишь луками, с притороченными к седлам высокими колчанами, куда-то неслись, замирали на месте, вновь перемещались, оглашая окрестности рваными гортанными выкриками. Вида самого что ни на есть обыкновенного, они и смотрелись простыми пастухами-кочевниками. В них не было пышности хорезмской кавалерии, и даже начальники мало чем отличались от рядовых воинов. Но в этом пренебрежении внешним лоском, в обыденности повадок проглядывала крепкая сила ремесленников.

С какого-то момента в манёврах монголов наметился неуловимый смысл. Как в течении воды, несущейся к водовороту, постепенно определяется некая округлая геометрия, так и беспорядочное движение монгольской конницы незаметно свилось в слаженное действие, направляемое крепкой и уверенной волей. Внезапно конники выстроились в ряды, убегающие в неоглядную даль серыми тенями,

плотно охватив живым кольцом город. Никто на стенах не услышал приказа, но, постояв некоторое время, передние ряды монголов практически одновременно ринулись к подножию Кешекента, переходя по мере приближения в галоп. И вся человеческая масса сразу дрогнула и сдвинулась с места.

С диким визгом монголы подлетали к стенам на близкое расстояние, не останавливаясь, срывали луки с плеч и, выпустив по нескольку стрел, резко поворачивали назад. За ними шла новая волна лучников, за ней — другая, и другая, и ещё, ещё — и так до бесконечности. Воздух наполнился ужасающим свистом монгольских стрел, мириадами летевших через крепостные стены внутрь города. Люди падали наземь, зажав уши. Жалкие попытки ответить нападавшим провалились: слишком напористой была атака кочевников. Вблизи оборонительных укреплений мостовые усеялись телами сражённых. Казалось, стрелы заполнили собой весь мир. Они били в каменные стены домов и с деревянным стуком сыпались на головы жителей. Дети кидались подбирать их и сами попадали под шальной обстрел.

Бог весть откуда к подножию крепости выскочил гнедой жеребёнок. Насмерть перепуганный, он метался между стен и набегающей конницей, как бумажная игрушка, подламывал ноги, спотыкался, вскакивал и даже уже не вздрагивал от страшного грохота. Хрупкая фигурка то и дело выныривала из клубов пыли, когда казалось, ему настал конец.

Кто-то обратил на него внимание стоявшего на возвышении каана, и тот приказал вытащить жеребёнка.

Волны всадников одна за другой накатывали монотонно и неотвратимо. Оглушительный свист летящих монгольских стрел не прекращался до полудня, когда на штурм двинулись толпы пленных, вооружённых короткими саблями, с длинными лестницами, верёвками и осадными крюками. Прикрываемые лучниками, они полезли на стены.

Но кешекентцы наконец освоились в этом аду и взяли себя в руки. Довольно легко им удалось отбить натиск подневольных и потому вяло дравшихся соплеменников. Кипчудук даже воспрянул духом, словно был сделан первый шаг к победе. Мало кому удавалось добраться до бойниц, в основном их били сверху.

Однако на смену павшим монголы гнали новых. Многие из них, как муравьи, тащили на себе каменные глыбы и обкладывали ими крепость, подтягивали к её подошве раненых и убитых, сокращая таким способом путь на стены. Чтобы не измотаться в бессмысленной борьбе с ними и понимая, что у монголов найдётся ещё не одна тысяча таких несчастных, Кипчудук запретил расходовать на них смолу и ограничился лишь спорадическими обстрелами из луков — благо стрел в городе было хоть отбавляй.

К вечеру каан пришёл к выводу, что пора, и на город были брошены пешие тумены уйгуров, киргизов, кипчаков. Монголов среди них было немного. Перед собой они выставили толпы мужчин в качестве хашара, взятых из соседних селений. Их задача была стать первой кровью решительного штурма. Именно они лезли на рукотворные валы из камней и людских тел, возведённые вдоль крепостных стен, карабкались по лестницам и вступали в бой, преимущественно неравный. Они были настойчивы, эти люди, поскольку знали, пощады не будет ни спереди, ни сзади. С ними приходилось драться всерьёз. В тех местах, куда каан направил лучшие силы, на головы атакующих полились кипящие нечистоты. Люди сыпались с лестниц, как спелые яблоки. Из-за стен вылетели несколько огромных горшков с горючей смесью и упали в самую гущу столпившихся под воротами монголов. Горшки с грохотом взорвались, забросав всё вокруг горящим огнём, легко прожигающим латы. Атакующие беспомощно сгрудились перед стенами, превратившись в серую, копошащуюся массу, похожую на упавшего на бок слона.