Дети Ноя
Шрифт:
И в этот миг, случайно подняв глаза, я увидел в туманной мороси на другом берегу человека.
Человек стоял в сотне метров от нас, на середине круто уходящего в воду берега. В том месте все самые высокие пихты были выворочены с корнем, и он, стоя на прогалине, спиной к нам, усердно рубил одно из уцелевших деревьев у входа в ущелье. Похоже, он был настолько занят своим делом, что не заметил нас и не обернулся, хотя мы вопили и махали руками что было сил.
Появление первого человеческого существа после более чем двухмесячной изоляции внезапно развеяло тот тоскливый страх, который так угнетал Ноэми и меня и который не могли победить
Отец внезапно перешел от разочарования к возбуждению, мало ему свойственному. Мы кинулись в подлесок, не обращая внимания на колючие кусты и снежные ямы, куда-то и дело проваливались чуть не по пояс. Па продолжал кричать и размахивать руками. Один раз он упал, но тут же вскочил на ноги и снова принялся карабкаться по склону, становившемуся все круче. Внезапный порыв ветра разорвал завесу тумана, и мы узнали в неизвестном человеке Себастьена.
То ли до него все же донеслись наши крики, то ли он почувствовал — он всегда утверждал, что ему «дано такое чутье» — наше присутствие, но он вдруг поднял голову. Выронив топор, он судорожно замахал руками, и мы увидели, что он широко разевает рот. Наверное, тоже кричал, но его голос терялся в реве воды. Мы все трое жестикулировали, как глухонемые, а беснующийся поток тем временем обдавал нас своими ледяными хлещущими брызгами.
Наконец Себастьен указал нам на дерево, где его топор уже оставил глубокую зарубку, и жестами объяснил, что хочет повалить его поперек потока на манер моста. Ущелье в этом месте сужалось метров до пятнадцати, так что план этот, при большой ловкости и мало-мальском везении, был вполне осуществим. Ну а ловкости Себастьену не занимать, и, хотя он уже давно сменил топор на электропилу, все старые ухватки лесоруба остались при нем.
Выразив нам жестами свою радость, он принялся так яростно врубаться в ствол, что щепки полетели во все стороны. Перед тем как нанести последние несколько ударов, он сделал нам знак отойти подальше. Пихта заскрипела, вздрогнула, замерла, словно раздумывая, потом медленно наклонилась и рухнула, под громкий треск ломаемых ветвей. Верхушка ее утонула в снегу в нескольких метрах от нас, и дерево замерло.
Мы радостно завопили, а Себастьен победно вскинул руки. Однако ему пришлось еще добрую четверть часа сражаться с преграждавшими путь ветвями, обрубая их топором по мере продвижения по стволу над потоком. Мы попытались пойти ему навстречу, но от наших лопат толку было мало, и пришлось нам дожидаться на берегу, ободряя Себастьена криками. Несколько раз он чуть не сорвался со скользкой коры, движения его замедлились — видно, от усталости. Но наконец он вынырнул из спутанных ветвей и, отбросив топор, кинулся к нам.
Это был такой трогательный миг, что я не скоро его забуду. Себастьен обнял и стал целовать моего отца, потом меня. Его усы, мокрые от пота, щекотали мне лицо. Мы говорили все разом, как сумасшедшие, и на глазах у нас стояли счастливые слезы.
Мало-помалу из сбивчивых слов друг друга мы поняли, что обе наши семьи остались целы и невредимы. Жоль почти не пострадал в катастрофе, если не считать того, что часть крыши его дома просела под тяжестью снега. Себастьен не без труда подпер ее балками и тюками сена. Да, им тоже пришлось пережить трудные дни, но зато еды у них хватало, так как они сохранили своих пятерых коров, зарезав двух свиней и засолив их мясо, а кроме того, у них еще оставалось зерно и несколько центнеров
Себастьен мотал головой и кричал: «Ну, черт побери, такого снегопада мы отродясь не видывали, мир с ума сошел, ей богу, и чем это все кончится, кто знает?»
Да, он совсем не изменился, наш Себастьен, — так же энергично жестикулировал и вопил во все горло, едва не заглушая шум потока.
Узнав, что у нас почти кончились запасы продовольствия, он тотчас предложил свою помощь: еще немного, и он побежал бы домой, чтобы самому принести нам продукты. Но отец удержал его, сказав, что это не срочно, да и путь долгий, а наши семьи, наверное, уже беспокоятся.
— Ладно, тогда до завтра. Рассчитывайте на меня, — заверил Себастьен. — Я приготовлю все, что нужно. Вот увидите, теперь дело пойдет; главное, мы вместе!
— А деревня? — спросил отец. — Вы о ней что-нибудь знаете?
Откуда же? О деревне Себастьен знал не больше нашего. Его видеофон тоже испортился с началом снегопада. Снегоочиститель так и не появился. И с тех пор ни единого признака жизни, разве что вертолет этот мудреный, неизвестно откуда взявшийся, сбросил ему ящик да и сгинул. Настоящее чудо-юдо, ей-богу, и, главное, все молчком! Ну а уж яичко, которое он снес, — ящик-то! — это надо вконец оголодать, чтобы взять в рот такую пакость. Химия, как есть чистая химия! А химией сыт не будешь… Вчера он, Себастьен, попробовал пробраться в долину по дороге, вернее, по тому, что от нее осталось, но далеко не ушел. Мост через Аруаз полностью разрушен. Посмотрели бы вы на эту картину! Грязевой поток несется как бешеный, крутит целые деревья, швыряет их об скалы. А шум стоит какой! Там перейти по дереву и думать нечего! Может, второй мост, ниже по течению, и удержался, хотя вряд ли. А потом, до него верных двадцать километров, а по этому снегу… Сейчас главное — сорганизоваться здесь, на месте. А все остальное потом.
— Да, вы правы, сорганизоваться… — повторял отец. И вдруг добавил: — Нашей козы больше нет.
— Вот как! Вы ее съели, что ли?
— Нет. Умерла — то ли от болезни, то ли от страха, когда волки бродили вокруг дома.
— И откуда только они взялись, эти твари! Нет, подумать только — волки! Сроду их здесь не бывало! Ух, как мне хотелось их перестрелять, но я подумал: на кой черт это надо, лучше сэкономить патроны.
— Конечно, может, еще дичь уцелела, вот патроны и пригодятся.
— Ну да, дичь… а, может, и еще кто!
Кто же еще? Я собрался спросить Себастьена, что он имеет в виду, но не успел, он уже обратился к отцу:
— Ладно, сейчас стемнеет, пора по домам! Значит, решено: завтра вы приходите к нам, все четверо. Тогда и поговорим.
Назавтра меня даже будить не пришлось. Уже на заре я сам быстренько вскочил с постели, такой свежий и бодрый, как будто вчера не месил снег на протяжении долгих часов. Я толкнул ставни, они легко растворились, и в окно ворвался запах весеннего леса; на горизонте меркли последние звезды. И весь этот утренний пейзаж, на который я раньше, отправляясь в школу, по правде сказать, не обращал особого внимания, внезапно показался мне невыразимо прекрасным.
Я тут же подумал о Катрин: теперь я вспоминал ее лицо, мысленно поверял ей свою любовь, даже осмеливался поцеловать. Но очень скоро я снова ощутил грызущий голод, и предметом моих мечтаний стала мадам Жоль, такая же искусная повариха, как и наша Ма. Кажется, Себастьен что-то говорил о солонине с картошкой? Все эти заманчивые мысли перемешались у меня в голове, и я думаю, что для полного счастья мне достаточно было бы примирить две снедающие меня страсти, разделив праздничную трапезу мадам Жоль с Катрин.