Дети пустоты
Шрифт:
В Рузаевке цыгане другие, таборные. Тетки в пушистых шалях, пацанва, девчонки и пара-тройка мужиков. Эти вроде не опасны, но Тёха на всякий случай приказывает «быть на стреме» и «пасти цыганов». Мы решаем дождаться вечерней электрички, а пока коротаем время у теплой батареи в здании вокзала. На «стрему» ходим по очереди.
Садимся в электричку и забиваемся в первый вагон. Тут, конечно, косари часто бывают, зато и цыгане буреть не станут, побоятся. Ужинаем мезиновским хавчиком, идем курить в промороженный тамбур. Я разглядываю грязные стены, исписанные сверху донизу. Тут и признания в любви, и всякие английские слова, и матерщина, и политические лозунги. Видать, скучно живет народ в здешних краях, нечем ему в дороге заняться.
На дюралевой коробке стоп-крана лежит окурок белой дамской сигареты со следами розовой помады на фильтре. Я представляю себе накрашенную фифу с сумочкой, на острых каблучках, которую невесть какой случай занес в эту зачуханную электричку. Как она курила тут, брезгливо переступая сапожками, как не пожелала кидать свой элегантный окурок на грязный пол и аккуратно положила его на стоп-кран.
Цыган появляется неожиданно. Мы видели его на вокзале. Мужик, лет тридцать, одет в дубленку и меховые сапоги. Над губой — густые усы, по щеке вьется белая ниточка старого шрама.
— Че надо? — сразу бычит Сапог.
— Заработать хотите? — без лишних предисловий спрашивает цыган.
— А че делать? — вступает в разговор Тёха.
Мы настороженно молчим. На всякий случай я открываю переходные двери и пасу соседний вагон. Но там все чисто. Цыган один.
— Вещи передать одному человеку, — цыган переводит черные веселые глаза с Тёхи на Сапога и обратно. — В Инзе по адресу сходите.
— Не вариант, — солидно отказывается Тёха. — Дела у нас.
Цыган с пониманием кивает и спокойно говорит:
— Пятнадцать кусков плачу.
Мы все переглядываемся. Деньги хорошие.
— Наркота? — одними губами спрашивает Сапог.
— Почему наркота? — очень натурально обижается цыган. — Что, раз цыгане, так сразу наркотики? Э-э, парень, совсем ты плохо о нас думаешь. Мы с бароном поссорились. Он не хотел нас отпускать, а мы все равно уехали. В Инзе родня живет. Шубы надо отдать, чтобы продали.
— Чего сами не хотите? — влезает Губастый.
— Там люди барона могут быть, — разъясняет цыган. — Нельзя нам.
— А если мы с вашими шубками — того? Ту-ту! — Сапог улыбается. — Очко не играет?
— А вы нам заложников оставите, — улыбается золотыми зубами цыган. — Вон его и ее.
И он показывает на меня и Шуню.
Глава десятая
А что случилось, мальчики?
В Инзе метет. Ветер подхватывает пригоршни снега и швыряет их в лица пассажирам электрички. Те прикрывают глаза, поднимают воротники, счастливые обладатели шарфов наматывают их на головы так, что видно одни только глаза.
Сапог ругается — в одной из оставленных в поезде «Москва — Казань» сумок у него была теплая крутка с капюшоном и пристежным «слюнявчиком». Губастый ехидно напоминает, кто виноват в потере наших вещей. Сапог от души отвешивает Губастому плюху. Так мы и развлекаемся, пока из метельной круговерти не появляются цыгане — десятка полтора темных силуэтов, нагруженных баулами.
Наш золотозубый знакомец, которого зовут Феликс, указывает рукой на одноэтажное кирпичное здание вокзала. Мы идем следом за цыганами. У меня зуб на зуб не попадает — то ли от холода, то ли от страха.
Пятнадцать тысяч — хорошие деньги. И неплохая компенсация за наши утерянные вещи. Это понимают все. Поэтому Тёха, поразмыслив, согласился на предложение цыгана, но с одним условием. Феликс это условие принял сразу.
На вокзале цыгане занимают дальний от входа угол в зале ожидания, бесцеремонно прогнав оттуда всех пассажиров. Женщины — их четверо — начинают распаковывать баулы, стелют на пол ватные одеяла. Дети галдящей стайкой вертятся вокруг, две девушки-подростка и парень наших лет сидят в сторонке, охраняя остальное барахло.
Помимо Феликса в этом маленьком таборе есть еще один мужчина — невысокий, заросший до самых глаз черной с проседью бородищей молчун лет пятидесяти. Он курит сигарету с мундштуком и смотрит в потолок. Его, кажется, вообще ничего не интересует.
— Ну, показывай! — командует Феликсу Тёха.
Цыган с готовностью расстегивает замок серой дорожной сумки и выкладывает на пластиковые сиденья две длинные мутоновые шубы. Во второй сумке тоже мутон, а в третьей оказывается норковый полушубок и красивое песцовое пальто с капюшоном. Товар богатый, что и говорить. В магазине даже мутон стоит под полтинник, норка — за полторы сотни, а песец и того дороже.
Тёха осматривает шубы, заглядывает в сумки. Все чисто, без подставы. Феликс вроде бы слово держит.
— А ты не боишься, что мы с этими шмотками свалим? И по хер нам заложники, — спрашивает у Феликса Сапог.
— Ты — свалил бы, — улыбается цыган и кивает на Тёху. — А вот он — нет.
Несколько раз повторив адрес и расспросив дорогу, Тёха, Сапог и Губастый, взвалив на себя сумки, уходят. Я сижу рядом с Феликсом. Шуня уже завела дружбу с цыганятами, о чем-то шушукается с таборными девчонками, строит глазки смуглому парню, предлагает послушать плеер. Вот дура!
Одна из молодых цыганок берет Шунину руку и внимательно рассматривает ладонь.
— О-ё, красавица, судьба твоя злодейка! — нараспев говорит она. — Ждет тебя дорога дальняя, да все мимо казенных домов. Счастье свое ты за спиной оставила, темнота впереди. А в конце пути беда большая будет. Бойся мужчину по имени… Алишер.
Шуня хихикает, выдергивает руку.
— Что я, дура? А таких имен не бывает.
— Позолоти ручку, красавица, — улыбается цыганка.
— Денежек нету, — встряхивает хвостиками Шуня.