Дети Революции
Шрифт:
— Точно не видишь? — Лукаво спросил он.
— Балканы! — Озарило Алекса, — ну точно! Всех вождей туда… не просто проявить себя, верно? Боевые отряды из местных… а точно местных? Что-то мне подсказывает, что гайдуков немецкого происхождения как бы не больше, чем болгарского и сербского!
— Верно, — улыбнулся Черняев улыбкой обожравшегося сметаны кота, — гайдуки там ныне специфические. Местных тоже принимаем, но если ранее мои немцы да русские офицеры в соотношении один к десяти воевали, то ныне пополам разбавлены.
— Лучше меньше,
— Всё сразу, — не стал отнекиваться собеседник, — гоняю сейчас по горам, обучая наиболее перспективных из местных и вырезая мелкие гарнизоны турок… и вообще.
Это вообще много сказало попаданцу. Явно не только турецкие гарнизоны, но и мусульманские селения зачищаются под шумок. Ну да, гайдуки они такие… злобные, особенно если освобождают жизненное пространство. Бегут мусульмане с Балкан и если бы султан предоставил беженцам хоть какую-то помощь в размещении, побежали бы куда быстрей.
Развивать тему Фокадан не стал. Черняев пусть и друг, но такой… в рамках. Помимо немецких княжеств, подвластных фельдмаршалу де-факто и вассальных России де-юре, у Михаила Григорьевича появилась реальная возможность одеть корону. Да не игрушечную по сути корону одного из немецких княжеств, а настоящую.
Такие слова, как королевство Югославия при штабе главнокомандующего попаданец слышал постоянно. Сербия, Черногория, Македония… по некоторым оговоркам можно понять, что насчёт Болгарии вопрос ещё открыт. То ли она станет отдельным царством под личной унией[2] Черняева, то ли войдёт в состав империи Югославия, ещё неизвестно.
А ещё краем уха услышаны слова Фракия[3]. Так штабные называли область европейской части Турции, давным-давно омусульманенную.
Словом, планов громадьё, и не только у самого фельдмаршала. Офицеры из его окружения лелеяли мечты стать крупными землевладельцами и титулованными особами в новой Империи. Вставать перед этим паровозом у попаданца нет ни желания, ни сил. Сметут.
При этом, вот парадокс (!), Россию они видели именно Республикой. Наверное потому, что в большинстве своём не были там ни титулованными особами, ни крупными землевладельцами.
Алекс уже сталкивался с таким выборочным мышлением ещё в САСШ. Люди, обиженные на лендлордов в Старой Европе, с большим удовольствием начинали копировать поведение и методы ненавидимых ими лендлордов в Новом Свете. При этом нередко поддерживая борцов за свободу на покинутой исторической родине и давя злобных бунтовщиков и преступников на родине новой.
Парадоксов новые лорды не хотели видеть. Дескать, тамошние лорды влезли наверх исключительно преступным путём и вообще несправедливо. А я, ставший богатым здесь, получил это богатство по праву.
Так же и русские офицеры Черняева, среди которых хватало выходцев из крестьян и дворян во втором-третьем поколении, искренне сочувствовали угнетаемому народу в России, намереваясь стать помещиками на Балканах. Но разумеется, это совсем другое дело!
Кэйтлин
Досье на каждого из помилованных новым правительством каторжников лежало у Кэйтлин Лиры Фокадан на столе ещё неделю назад. Все ненужные или хотя бы сомнительные личности ещё на въезде в Москву направлялись в иные отстойники.
— Шаг вперёд, кто хочет работать и готов мне подчиняться, — сказала она с железной (многократно отрепетированной) уверенностью, — остальным будут предоставлены меблированные комнаты с полным пансионом, оплаченные на месяц, да материальная помощь на покупку нормальной одежды — тем, кто нуждается.
Строй бывших каторжников зашевелился, вперёд вышло порядка тридцати человек из сотни. Ничем не показывая разочарования, Кэйтлин кивнула спокойно и отдала распоряжение. Меблированные комнаты сняты здесь же, неподалёку от Казанского вокзала. Здесь же баня и всё, что нужно людям после длительного пути.
Отец оставил её за старшую перед выступлением на фронт. Подчиняться ребёнку захотели не все, ушёл приват-доцент Землин, неплохой химик; инженер Яблоков, несколько студентов и добрая половина мастеровых. Да и позже выявились любители играть в серых кардиналов, пытаясь давить на неё авторитетом взрослых.
Зря… характер у Кэйтлин железный, да и воспитание специфическое. Отец давно объяснил ей, что возраст сам по себе не значит ничего, по мере старения приходят болезни и морщины, но никак не ум. Важен жизненный опыт, образование, интеллект. Одни к двадцати годам готовы вести за собой полки и ставить заводы, другие и к пятидесяти ведомые, а уровень навыков и знаний оставляет желать лучшего.
С бунтовщиками разбиралась с подростковым максимализмом, жёстко и авторитарно. Проблем с оставшимися не возникало, да и московские промышленники с купцами стали разговаривать с ней на равных. Не сразу, пришлось показать не только характер, но и деловую сметку.
Но то москвичи, привыкшие при Республике к необычностям, а то — каторжники, приехавшие из далёкой Сибири. По дороге они успели почитать прессу, наслушаться самых диковинных историй и столкнуться наяву с такими удивительными вещами, как свобода вероисповедания и отмена сословных ограничений… но не все прониклись.
Кэйтлин и сама прониклась не сразу, сильно удивившись решению отца.
— Может, кого-нибудь более… компетентного? — Нерешительно спросила она. Отец отложил в сторону бумаги и потёр переносицу, часто моргая красными, воспалёнными от усталости и недосыпа глазами,
— Некого! — Прозвучал неожиданный ответ, — сама посуди, времена ведь ныне в России такие интересные, что САМ Менделеев политикой занялся!
Кэйтлин не слишком поняла пиетет отца перед учёным[4], но обратилась в слух.