Дети Робинзона Крузо
Шрифт:
— Бежим! — быстро говорит Плюша.
И они бегут сквозь колючий кустарник, не чуя ног. Бегут через камни и невидимые трещины в скалах, бегут сквозь тьму, и грозное дыхание погони холодит их спины. Они бегут через железнодорожную насыпь и останавливаются лишь перемахнув через белый римский парапет, очерчивающий приморский парк. Им хочется плакать. И смеяться. Плакать и смеяться одновременно.
Миха-Лимонад смотрит: в ту ночь они вплотную подошли к темной линии, может быть, уже двигались по ней. И он, оказывается,
Забавно, но этот разговор действительно смахивал на детскую страшилку про «черную-черную старуху». Только у страшилок есть одно счастливое качество — они заканчиваются. Всеобщим весельем, иногда — насмешками. А порой, — говорят, бывает и такое, — какой-нибудь затюканный мальчик может со страху надуть в штаны. Так говорят.
Но мальчики вырастают. Если вы, конечно, не какой-нибудь Питер Пэн. Почтивсе мальчики вырастают. И это важное уточнение.
И еще кое-что помнит Миха-Лимонад. Как на следующее утро они говорили вдвоем с Буддой, прежде чем рассказать все остальным. Советовались, потому что Будде надо было открыть свою тайну. Стоило признать: в немецком доме для каждого оказалось припасено свое кино. Для каждого их них.
Это касалось гостей Мамы Мии.
Почему Будда решил предварительно посоветоваться только с Михой, так и осталось неясным. Скорее всего, не хотел обижать Икса, — ведь долговязого везунчика в гостевой комнате ждало кино намного более безумное, чем баба, сидящая на мужике, — не хотел оставлять его в одиночестве. И уж наверняка не из-за опасений, что ему не поверят. После того как на пляже, в большую волну, Будда продемонстрировал некоторыесвои способности, ему бы поверили безоговорочно. Никто больше не считал его просто фантазером и уж тем более трусишкой.
Это касалось гостей.
Для начала непривычно тихим, словно выцветшим голосом Будда сообщил Михе, что среди них был кое-кто, кого он знает.
— Ну и что? — Плюша пожал плечами. — Я знаю многих местных.
— Это был неместный.
Плюша усмехнулся — так обычно усмехаются дурным вестям. Он смотрит на Будду — его всегда веселые живые глаза кажутся растерянными.
— В смысле — не местным? — отзывается Плюша.
Будда делает неопределенный знак рукой:
— Понимаешь, это... ты, ну, как бы... — он как будто подбирает нужное слово, но Миха понимает, что происходит нечто другое: от этого пониманиялегкий озноб проходит по телу. Будда подбирает наиболее подходящий момент, чтобы сделать свое непростое сообщение.
— Ты его знаешь, — наконец повторяет Будда и после короткой паузы добавляет, — вернее, знал. — И теперь его голос становится больным.
— Как это? — нехотя произносит Миха.
— Миха, ее гости, — Будда смотрит куда-то в сторону, и на Плюшу накатывает легкое ощущение дежа-вю, будто разговор, которого он не хочет и от которого с удовольствием бы уклонился, уже был в его жизни. Но может, все-таки удастся... уклониться. А Будде надо говорить дальше, и его лицо становится очень бледным, а застывшие глаза кажутся огромными.
— Ее гости... они говорили на очень необычном языке, — Будда пристально смотрит на Плюшу и совсем уж тихим треснувшим голосом замечает, — я узнал их.
— Да?! — шальная усмешка чуть не соскакивает с губ Плюши: не дано уклониться?..
— Да. — Глубоко выдохнув, Будда наконец произносит: — Они говорили на языке мертвых.
— Что?
— Это были мертвые. Миха, вчера вечером в своем доме старуха принимала мертвецов.
12. Deadдрайверы
Весь месяц март и даже первые дни апреля Дмитрий Олегович Бобков, импозантный и красиво стареющий светский лев, известный антиквар и директор, храбро сражался с подступающим сумасшествием. Все это время в жизни Дмитрия Олеговича (позволим себе напомнить, крупнейшего дилера BMW) происходили удивительные вещи, которые он вначале пытался объяснить рационально, затем — прибегнув к помощи кувалды, но в конце концов ему не осталось ничего другого, как поднять руки, признав полную и безоговорочную капитуляцию.
На пути к тому, что Дмитрий Олегович охарактеризовал как «возможно, шизофрения», лежало несколько этапов, в течение которых эти талые вешние воды безжалостно рушили мир Дмитрия Олеговича, — монументальное здание, на фасаде которого огромными буквами было написано «РАЗУМ», — и последней каплей их разрушительной работы явилась, конечно же, кувалда. Именно тогда он прошел точку невозврата, а копившиеся в разуме трещины сделали свое дело, и здание рухнуло. Из-под обломков выползли два Дмитрия: один по-прежнему рациональный скептик, а другой... Другой, спаси и сохрани, Господи, направился в Страну чудес.
Возможно шизофрения
Всю свою жизнь Дмитрий Олегович был реалистом и подлинным атеистом. Потом, когда в пределы Родины вернулся Православный Бог, Дмитрий Олегович начал ходить в церковь не чаще, но и не реже, чем того требовали приличия и положение в обществе. Нет, его душа не пылала религиозным чувством, но после посещения церкви он уверял себя, что и на него нисходит часть предназначенной земным благодати, и ему действительно становилось умиротворенней и радостней.
Дмитрий Олегович был крупный бизнесмен, но те же здравомыслие и аккуратность удерживали его от ослепительных и опасных вершин, куда поперли романтики и игроки. Что ж, некоторые из них достигли более впечатляющих результатов, но кого-то уж нет, а иные — далече. Мир Дмитрия Олеговича Бобкова покоился на трех надежных, как ему казалось, столпах, китах или черепахах (как кому угодно!) — рассудке, основательности и четком знании пределов своих возможностей. Эти три вектора делали его по-своему счастливым человеком, а уютная вилла в Черногории и кое-какая недвижимость и активы в стольном Лондонграде добавляли этого ровного и чуть прохладного довольства собой.