Дети смотрителей слонов

Хёг Питер

Поэтому мне как-то неудобно признаваться, что такой прекрасной возможностью я пользоваться не собираюсь. И тут за дело берутся мои ноги. Хочу пояснить: весь опыт футбольного духовного пути говорит о том, что при определённых обстоятельствах большая часть высшего сознания концентрируется в ногах.

Я слетаю с лестницы, несусь через зал, пробегаю мимо охранников, читая по пути их мысли. Они думают, что я какой-нибудь мальчик-певчий, или послушник, или религиозный аналог тех мальчиков, которые подбирают мячи на Уимблдонском турнире.

И вот я уже стою перед мамой.

События, которые мама пережила за то время, что я её не видел, не прошли для неё бесследно. Нет сомнений, что она повидала такое, с чем не смог бы справиться даже самый крутой крем против морщин. Складки, которые залегли у неё на лбу, никуда не денутся, если мы останемся в живых после бомбы Хенрика. И сейчас, когда она видит меня, они становятся ещё чуть-чуть глубже.

— Мама, — говорю я, — под полом заложена взрывчатка, она на дне ящика, ты можешь спустить ящик по туннелю?

Большинству из нас время от времени приходится вести серьёзные разговоры со своими матерями. Но не так уж часто приходится просить собственную мать попрощаться с двумястами миллионами и сесть на четыре года в тюрьму с возможным сокращением срока на год за хорошее поведение. Но именно об этом я сейчас и прошу маму, ведь ей придётся объяснять, почему в туннеле хозяйственное мыло и что за фокус они с отцом задумали, и она это понимает. Она смотрит на меня, я бы сказал, диким взглядом.

— Не могу, — говорит она.

Скажу как есть. Я чувствую разочарование. Ведь что такое двести миллионов и четыре года за решёткой по сравнению с тем, что можно порадовать нас с Тильте и Хансом, а также четыре всемирные религии, спасти побрякушки на миллиард крон, да и вообще хотя бы немного навести порядок в созданной ими же самими неразберихе?

— Мы будем навещать вас, — говорю я. — Папа сможет помогать тюремному священнику. А ты — играть на органе во время службы. Я слышал, что в тюрьме строгого режима на Лэсё теперь новый орган. Говорят, что из-за этого некоторые заключённые не хотят возвращаться домой, хотя они уже отсидели свой срок.

Она качает головой.

— Не в этом дело.

Я отваживаюсь оглянуться назад. К нам с мамой теперь приковано внимание всего зала. И это не какое-нибудь поверхностное внимание, оно гораздо больше того интереса, который был прикован ко мне, когда меня обманом выманили на сцену конкурса «Мистер Финё». И хотя я всего лишь мельком взглянул вокруг, я кое-что замечаю. Я понимаю, что собравшиеся здесь достойные люди, естественно, очень хотят знать, как же обстоит дело с духовностью в Дании. Пока что они увидели только Конни, на которую, конечно же, приятно посмотреть, но всё-таки она всего лишь восходящая звезда четырнадцати лет отроду, потом они увидели графа Рикарда Три Льва, и теперь вот нас с мамой.

— У тебя должен быть пульт дистанционного управления, — говорю я.

— Он остался в лодке, — отвечает мама.

У меня темнеет

в глазах.

— Но ведь должно же быть какое-то устройство, реагирующее на голос, — кричу я. — Так всегда было.

Какие-то бурные чувства кипят в маме, но она ничего не говорит. И тут я понимаю, в чём беда.

— «Солитудевай», — говорю я. — Эта мелодия всё и приводит в действие.

Мама кивает. На её лице написано отчаяние. И я её понимаю. Конечно же, это давняя травма. С тех времён, когда Бермуда Свартбаг заставила её спеть перед съездом пасторов североютландского амта.

— На пути духовного развития, — говорю я, — никто из нас не может обойтись без великих жертв.

Я говорю это и вижу, как в душе мамы что-то встаёт на место. И чувствую, что между нею и мной за последние дни произошло какое-то изменение в сфере того, что, наверное, можно назвать «распределением ответственности».

Мама оборачивается к витрине. И поёт.

Она успевает спеть лишь первые такты. И тут я чувствую под ногами вибрацию. Не исключено, что только мама, папа, я и Тильте замечаем её. Но я точно знаю, что подземный ящик с бомбой Хенрика уже сдвинулся с места и скользит по туннелю.

Осталась только одна проблема. Как такие чуткие люди как Папа Римский, Далай-лама, Семнадцатый Кармапа, Великий муфтий Лахора и Её Величество королева отреагируют на взрыв бомбы через несколько секунд?

И тут у меня возникает идея. Будет слишком нескромно назвать её божественным вдохновением непосредственно от Святого Духа. Но это надёжная и плодотворная мысль.

Я оборачиваюсь к залу.

— Ваши превосходительства, — кричу я. — Я с острова Финё. У нас принято приветствовать гостей нашим знаменитым салютом.

Здесь я делаю короткую паузу, чтобы синхронисты смогли меня перевести.

— Прежде это был военный салют. Но теперь он означает: Мир Божий в сердцах и добро пожаловать!

И тут до нас доносится взрыв. Сначала в окнах шлюпочного сарая вспыхивает свет, вслед за этим из окон и дверей вырывается белый дым. Затем крыша поднимается в воздух, и всё деревянное здание складывается как карточный домик.

На мгновение в зале наступает тишина. А потом все разом начинают аплодировать.

Я прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. В следующее мгновение меня окружают охранники, и я чувствую, что они отказались от гипотезы, что я мальчик с Уимблдонского турнира, и склоняются теперь к предположению, что я какой-то религиозный хулиган, которого надо незаметно для всех разрезать на мелкие кусочки.

Но едва они успевают схватить меня, как тут же отпускают и отступают в сторону. Передо мной оказывается Конни. Она кладёт руку мне на плечо и обращается к залу.

— Большое спасибо за это приветствие с Финё, — говорит она. — А сейчас я хочу объявить следующую песню. Я спою о любви. Мне кажется, что «любовь» — это самое главное слово на этой конференции.