Дети
Шрифт:
Доктор встает. С усилие произносит несколько слов на прощание.
Уходя, еще раз оглядывается на уголок, где они сидели. Кот приподнялся к кресле и следит за доктором понимающим взглядом, словно говоря: «Я, кот, все это заранее знал».
Глава семнадцатая
Виллы и парки, отражаясь в зеркале автомобиля, кажется, убегают навстречу движению. Машина едет по длинному шоссе, спускающемуся и поднимающемуся в сторону гигантской каменоломни на горизонте. Это уже виден приближающийся город но пока они еще в окружении сельского пейзажа. Заводики и фабрички, трактиры, дорожные знаки, домики, поляны, покрытые снегом и льдом, деревья по обеим сторонам шоссе пролетают мимо сквозь туманы и снега, высвечиваемые слабым светом фар автомобиля. Утренний сумеречный свет сопровождается стонами ветра. Эдит и Эрвин не произносят ни слова. Кажется, что они одни в этой белой пустыне.
Руки Эдит в
Внезапно перед автомобилем возникает преграда. Упавшее дерево перегородило половину шоссе. Расстояние до него невелико, остановить летящий на большой скорости автомобиль уже невозможно. Эдит резко поворачивает направо. Машина останавливается и Эрвин ударяется головой об ветровое стекло. Лицо его кривится от испуга. Задние колеса машины застряли в снегу.
– Тебе больно?
– Нет, нет, ничего, – смеется Эрвин и кладет руку на ее дрожащее плечо, – могу ли я что-то для тебя сделать, Эдит?
– Все в порядке. Можешь зажечь для меня сигарету?
Он зажигает сигарету, делает несколько затяжек, чтобы она разгорелась и вкладывает ей в рот. Губы ее жадно приникают к сигарете. Его пальцы несколько секунд отдыхают на ее губах.
– Хорошо, Эдит?
Глаза ее смотрят вперед, через ветровое стекло. Она старается не глядеть на Эрвина. Рот его раскрыт, и белые острые зубы впиваются в нижнюю губу. Внезапно его бросает к девушке. Он поворачивается в ее сторону. Она отодвигается на край сиденья, глубоко затягивается и выпускает дым, словно торопится образовать дымовую завесу между ними. Глаза его не отрываются от ее губ. Она словно заключена в клетку, и сила ее сопротивления слабеет. Девушка испуганно комкает сигарету в пепельнице, обхватывает пальцами руль и кладет ногу на педаль газа, но Эрвин касается рукой ее кожаной холодной перчатки, не давая включить зажигание и продолжить движение. Из этой тесной замкнутой клетки выхода нет.
– Подожди немного, Эдит. Я должен поблагодарить тебя. Твоя быстрая реакция и умение спасли нас от аварии. Ты отличный водитель, Эдит. Кто учил тебя этому?
– Эмиль! – вскрикивает она, и кажется, что таким образом освобождается от Эрвина. – Эмиль первоклассный водитель.
Он снимает руку с ее перчатки, стрелка скорости вздрагивает и начинает двигаться вверх. Он не хочет позволить ей сильно разгоняться, и кладет руку на ее плечо. Она ощущает тяжесть давящей руки, но никак не реагирует. Лицо ее замкнуто, но он чувствует, что она подчиняется его движениям. Он вдруг оставляет ее, словно испугавшись самого себя. Никогда раньше не пробуждалась в его душе та сила, которую он только что ощутил вблизи нее. В нем не осталось ни капля от прежней мягкости. Он хочет увидеть ее сдавшейся, подчиняющейся ему без колебаний, беспрекословно исполняющей его желания. Увидеть ее искаженное болью лицо. Его рука возвращается на ее плечо. Но лицо ее не изменилось. Ничего он не добился, но стрелка скорости начинает опускаться. Они продолжают скользить по шоссе, и автомобиль раздвигает туманные сугробы на две колышущиеся стены. Эдит проделывает все маневры вождения – меняет скорости, включает сигналы поворотов, тормозит и снова разгоняется рывком, ловко обгоняя огромный грузовик. Бросает назад победный взгляд, и шофер приветствует ее, размахивая шапкой и смеясь. Эрвин сузил глаза, глядя на шоссе. Лицо девушки замкнуто, движения механические, она покорна только внешне. Она защищается. Она снова думает об Эмиле. Вот, он рядом с ней. Они несутся в ночи. И чем больше она разгоняет машину, тем сильнее смеется Эмиль, поощряя ее. Они мчатся в сторону лесов, и ощущение опасности не оставляет их. Рядом с Эмилем она никогда не боялась ни высокой скорости, ни темени, ни преград на пути. Машина нарушала все правила движения. Эмиль распевал военные марши, и все вокруг словно исчезало – машина, воздух, шоссе, деревья по сторонам. Они открывали окна и хохотали навстречу ветру, обдирающему их лица. С трудом дыша, возвращались они домой уже ближе к утру, врывались в город, как победители, возвращающиеся с поля боя, и с пылу, с жару захватывали трофеи множества огней. Тяжелая рука сжала ей плечо. Несколько минут она гнала машину, не ощущая этой тяжести. Она возвращается к нормальной скорости. Рука прерывает ее мечтания, удаляет от нее Эмиля. Она возвращает Эмиля в
– Приехали. Несмотря ни на что, приехали! – говорит она.
Ему слышится нечаянная радость в ее голосе. Она вышла вся выпрямившаяся и светящаяся из борьбы, а он остался сидеть, согнувшись и спрятав руки, которые давили на нее всю дорогу. Она улыбается самой себе, а он сидит со сжатыми кулаками. Не чувствует он в себе сил с достоинством выдержать то, что ему сегодня предстоит. Всю долгую дорогу он даже не вспомнил о суде, перед которым через некоторое время должен предстать. И уже сам этот факт говорит о его виновности. Если он хотел с помощью суда получить Герду, то больше ее не получит. Оба они проиграли. Вся вина на Герде, а не на Эдит. Герда своим предательством вовлекла его в эту чуждую его душе авантюру. Он больше не хочет получить Герду, и вообще освободиться от всего, завершить эту часть жизни и получить... получить Эдит.
– Куда тебя довезти, Эрвин? – спрашивает Эдит простуженным голосом.
– Здание партии недалеко от Александерплац.
– Я могу довезти тебя прямо до входа, у меня еще есть время.
– Нет. Ты не можешь этого сделать. – И глаза его, равнодушно скользнув по ее лицу, останавливаются на обрывках тумана, несущихся в воздухе.
Внезапно они оказываются в людском круговороте. Тротуары по обе стороны шоссе почернели от толпы, движущейся двумя бесконечными потоками. Два ряда автомашин ждут, пока освободится дорога. Посреди шоссе проход свободен, и полицейские охраняют его. Водители, чье терпение на пределе, не выключают моторов. Уличное напряжение охватило даже лошадей. Эдит открывает окно и высовывает голову наружу. Мелкий колючий снег падает ей на лицо. Сильный ветер врывается в салон автомобиля, ероша волосы Эрвина. Он старается закутать себя курткой, поднимает воротник.
– Большая демонстрация! – отвечает стоящий у машины полицейский на вопрос Эдит о причине задержки.
Демонстрация пока еще не видна, но движение со всех сторон уже ощутимо. Пока еще смутные звуки барабанов слышны издалека, обрывки пения носятся в воздухе, охватывая теснящихся на тротуарах. Людские потоки текут на улицу из всех боковых переулков. Видно, как на широкой улице быстро выстраиваются две стены людей, плотные, растущие из белого пространства. Из круговерти возникают темные колонны. Во главе их группа барабанщиков, и все пространство улицы заполняется громом голосов и шагов, дробью барабанов, ветром, развевающим знамена и плакаты. Красный цвет знамен и транспарантов покрывает белизну снега. Улица проходит по рабочему кварталу. Это – коммунистическая демонстрация.
– За советскую Германию! – кричат красные буквы с плакатов.
Из окна дома напротив, до пояса высунулась женщина. На ней темная одежда, седые волосы и длинная шерстяная черная шаль, развеваются на ветру. Она в сильном волнении машет белым платком демонстрантам.
– Рот фронт! Рот фронт! – кричит женщина, и ей вторит вся улица. Масса поднятых в воздух кулаков из всех окон, веранд и балконов.
– Рот фронт! Рот фронт!
В машине подрагивают стекла. Глаза Эдит и Эрвина прикованы к руке женщины в черном, вытянутой из окна. Все кулаки уже опустились, только ее кулак продолжает воодушевлять толпу.
– Рот фронт! Рот фронт!
– Опустится ли эта рука когда-нибудь? – спрашивает Эдит.
Рука неожиданно опустилась. Лошади на улице месят копытами снег, превращая его в белую пыль. Всадники, которые были как бы приложением к демонстрации, получили приказ встать во главе ее. Очевидно, их командир полагал, что снегопад прекратится, и дневной свет рассеет сумерки. Воздух недвижен и полон тенями. Полицейские рвутся вперед, как бы разрывая снегопад. И свет высветил черные блестящие каски и сверкающие пуговицы на мундирах. Барабанщики продолжают поддерживать монотонную дробь в такт шагающих демонстрантов. На улице установилась тишина. Ни поднятого кулака, ни звука трубы. Женщина в окне успокоилась, стоит, молча выпрямившись. Глаза всех в каком-то уважительном ужасе устремлены на скачущих колонной вооруженных всадников.