Детская книга
Шрифт:
— Я думаю, нам нужно поговорить.
Его окружало облако паров виски. Дороти сердито подумала, что обе его жены — как она их теперь мысленно называла — должны бы что-нибудь сделать, чтобы он перестал пить или хотя бы пил меньше. Она ответила:
— Я устала.
Он обнял ее за плечи.
— Ты такая красивая. Я никогда не думал, что ты вырастешь такой красавицей. Королева среди девушек-розанчиков. Моя Дороти.
Дороти застыла.
— Я должен тебе кое-что открыть. Но мне так хотелось сказать тебе… сказать
Он жарко дышал на нее виски. Она отпрянула, и он неуклюже пихнул ее, отчего она потеряла равновесие и упала. Она зарыла лицо в подушку и пробормотала детским голосом:
— Уйди. Пожалуйста, уйди.
И тут он недвусмысленно сунул руку под белые хлопчатобумажные складки и коснулся обнаженной плоти. С Дороти слетела всяческая робость и растерянность. Она страшно разозлилась.
— Не смей. А то я закричу. Или позвоню.
— Я только хотел поиграться. Миленькая.
Его лицо маячило над ее лицом. Одна рука прокладывала себе путь под ночную рубашку. Другая зажала ей рот. Дороти вонзила в нее зубы. Вонзила со всей силы, а она была сильна. Она укусила мягкую подушечку ниже большого пальца, и рот наполнился кровью. Дороти замотала головой, не разжимая зубов, как мангуст, сражающийся с коброй.
— Сука! — сказал Хамфри. Он сел. Из руки на белую постель с рюшечками текла кровь. Он спросил: — У тебя есть носовой платок? Нужно остановить. Мне больно.
— Я и хотела, чтоб было больно. Как ты посмел? Вот тебе платок. Но он слишком маленький. У девчонок дурацкие платки. Иди найди полотенце. Тогда я что-нибудь порву на бинты и перевяжу тебя. Но мне нечего порвать. Если я изорву эту нижнюю юбку, Виолетта меня убьет, она столько времени на нее потратила. Так что остаются только трусы.
От этого слова она затряслась. И сказала, изо всех сил стараясь дышать — громкими, рыдающими выдохами:
— Из этой комнаты нельзя ничего уносить, это все здешнее, а не мое, а то все узнают. Так что, кроме трусов, я ничего не могу использовать. Достань их сам. Они в комоде.
Ее подушка была заляпана кровью. И ворот ночной рубашки — тоже.
Хамфри с чудовищной усмешкой сказал:
— У тебя кровь на зубках, как у горностая. И на губках тоже.
— Мне придется сказать, что у меня пошла кровь носом. У тебя тоже кровь на халате. Вряд ли у двух человек за одну ночь может пойти кровь носом. Значит, ты порезался при бритье.
Она пыталась разрезать трусы на бинты маникюрными ножницами, совершенно непригодными для этой цели.
— П… перестань… мной… командовать, — запинаясь, произнес Хамфри.
— Либо я буду командовать, либо забьюсь в истерике, и я думаю, что даже ты предпочтешь первое. Ты пьян. Мне приходится за тебя думать. И за себя тоже, — добавила она, подавив рыдание. Она не то дышала слишком глубоко, не то задыхалась.
Хамфри сказал:
— Это не то, что ты думаешь.
—
— Нет, это важно. Есть причины. Я все неправильно сделал. Я всегда собирался тебе сказать. Когда придет время.
— Не нужно ничего говорить. Я все знаю.
— Что ты знаешь, по-твоему?
— Я дочь Виолетты. Кое-кто — не я, — кое-что подслушал.
— Ну так этот «кое-кто» много чего напутал. Ты не дочь Виолетты. Филлис ее дочь. И Флориан ее сын. А ты дочь Олив. Но не моя.
Дороти подтянула покрывало к груди, как голая нимфа в бальной зале.
— Что?!
— Ты не моя дочь. Так что, сама видишь, то… то было… не то, что ты подумала.
Дороти окаменела.
— Я не так хотел тебе об этом сказать. Я тебя правда люблю. Всегда любил. И всегда буду любить. Милая моя. Ну скажи что-нибудь.
— Кто мой отец? — произнесла Дороти.
— Ты его как-то видела, он приезжал к нам на праздник Летней ночи. Тот немец из Мюнхена. Ансельм Штерн. Кукольник. Карнавальное увлечение… Ты сама видишь, что это ничего не изменило, — глупо добавил он.
Дороти произнесла:
— Ты ведешь себя как ребенок. Не соображаешь. Конечно, это все меняет. Я не та, кем себя считала. И Филлис, если уж на то пошло, тоже. Ты нас всех запутал. Вы все нас запутали, и ты, и те двое. Ты не можешь просто так взять и сказать, что это ничего не изменило.
— Я тебя люблю, — повторил Хамфри, сжимая забинтованную руку здоровой.
— Уйди, пожалуйста, — с достоинством отчаяния произнесла Дороти. — Мне нужно подумать. Я не могу думать, когда ты тут сидишь и говоришь глупости.
— Я старался как лучше, — виноватым и пьяным голосом сказал Хамфри.
— Ты вообще не старался, — презрительно ответила Дороти. — Ты просто заварил еще одну кашу — вдобавок к той, которая уже была. Уходи. Пожалуйста. Завтра нам придется во всем разбираться.
— А если мы просто сделаем вид, что ничего не было…
— Не получится. Не будь ребенком. Уходи.
Хамфри ушел.
Дороти сидела на кровати, сжимая колени, и яростно думала. Она думала, чтобы не чувствовать, и думала с такой силой, что все тело застыло и болело.
Она решила, что не поедет домой… обратно в «Жабью просеку».
Она попыталась вообразить себе Олив в новом свете, но ничего не вышло.
Она решила, что не будет думать о Хамфри.
Она медленно и неохотно подумала, что должна будет рассказать Гризельде… что-нибудь, она еще сама не знала, что, это надо будет обдумать. Она ничего не рассказала Гризельде об открытии Гедды. Она хотела, чтобы они с Гризельдой оставались кузинами и подругами, и не хотела выпускать злобных тварей из ящика Пандоры, обнаруженного Геддой.