Детские шалости

Шафранский Леопольд

Мне, конечно, хочется сказать: ага. Но тогда придется опять выслушивать все, что она скажет, и я, молча, киваю головой. Анна Мысевна отворачивается от меня и опять начинает умываться. Она очень смешно смывает с лица мыло. Почему-то одной рукой. Другую она отставила в сторону, как будто боится намочить. У нее очень тонкие ноги, и вся она тощая-претощая. Наклонилась над ванной, и как будто переломилась. Мама говорит, что у некоторых такая конституция. Что это такое, я пока не знаю.

Наконец, соседка умылась и начинает вытираться.

Она вся уткнулась в полотенце, и только нос выглядывает, да кучерявые волосы. Я подхожу к раковине и открываю кран. Трогаю воду. Она очень холодная. Даже умываться расхотелось. Если бы Анна Мысевна сейчас ушла, я бы протер немного глаза и уже вытирался бы. Но она никак не уходит. Приходится мылить руки.

– Вениамин, лицо нужно тоже мыть с мылом.

Вот еще, думаю я, ведь глаза будет щипать.

– Мне на работе, – продолжает говорить соседка, – показали руку под микроскопом. Ты даже не представляешь, сколько не ней оказалось микробов. А ведь рука выглядела чистой.

Я думаю, что это она свою руку смотрела под каким-то микроскопом, и это у нее были микробы. А про микробов я уже слышал от мамы, когда она стригла мне ногти. От них все болезни, от микробов, значит. А от мыла все микробы дохнут. Поэтому руки, конечно, можно помылить.

– А ты зарядку сегодня уже делал? – спрашивает Анна Мысевна.

Все почему-то все время твердят про зарядку, а сами никогда не занимаются. По воскресеньям, когда папа дома, мы иногда занимаемся с ним. Он подходит к моей кровати, когда я еще сплю, и стягивает с меня одеяло.

– А ну, вставай, кудрявая, – говорит он.

Это песня такая есть. Ее часто по радио поют. А волосы у меня прямые, как палки, и ни одного завиточка нет.

– Давай заниматься физкультурой, – говорит папа.

Мы начинаем разводить руки в стороны, руки вместе, руки вверх, руки вниз. Но больше всего я люблю наклоны, потому что я могу ладошками пол достать и колени ни чуточку не согну. Папа и то, только кончиками пальцев достает.

– Конечно, занимался. Во, – отвечаю я Анне Мысевне и показываю, как у меня получаются наклоны.

– Не во, а вот, – поправляет она меня и, наконец, уходит из ванны.

Я тоже вытираюсь и бегу в комнату.

Мама уже накрывает на стол. Сейчас будем завтракать. Я усаживаюсь у окна. Это папино место, но, когда его нет, я всегда сажусь здесь.

Опять манная каша. Даже на праздник! Я же не люблю ее. Вот гречка или пшенка, это да. Но мама всегда хмурится от таких разговоров. Она всегда говорит: в войну было хуже, да и карточки только недавно отменили. А разве это недавно, если я даже не помню, когда это случилось?

– Ой, – кричу я, – мама, поздравляю тебя с праздником.

– Спасибо, я тебя тоже поздравляю.

Мама целует меня в макушку и накладывает кашу. Придется страдать, иначе ничего вкусного не дождешься.

После завтрака мама дает мне тарелку, на которой лежит пирожок с повидлом, а рядом – птичка, зайчик и кружочки печенья.

– Пойди, поздравь Марию Владимировну, – говорит мама. – Только осторожно, не урони.

Я отправляюсь к соседке. Я люблю праздники за то, что можно ходить в гости. А в гостях всегда угощают чем-нибудь вкусным. В обычные дни, когда я захожу к соседям, только иногда кто-нибудь меня угощает. А в праздники – другое дело. Все уговаривают съесть что-нибудь сладенькое, а потом еще дают «на дорожку».

От Марии Владимировны я приношу нашу тарелку с пятью пирогами. Только это уже ее пироги. Потом я с подарками иду к Анне Ефремовне, потом – к Анне Мысевне.

Наконец, все хождения закончены, и я могу отправиться гулять. Мама дает мне два пирожка с повидлом.

– Угости Витю, – напоминает она мне вслед

Я выскакиваю на лестницу. Жаль, руки заняты, а то прокатился бы на перилах.

Витька уже ждет во дворе. Он играет в ножички. Ножик он недавно нашел на помойке, но он был плохой, лезвие как-то болталось. Витька попросил своего дедушку, и тот запросто все починил. Он теперь только не складывается, а так хороший получился ножик.

Я отдаю Витьке один пирог.

– Ага, – говорит он.

Это значит – спасибо.

– Дай мне пока ножик поиграть, – прошу я.

Витка протягивает ножик, мы же – друзья. Я тренируюсь делать «роспись». Это, когда берешь нож за лезвие и с размаху бросаешь его в песок, чтобы он воткнулся.

– Ой, – говорит Витька.

И я вижу у него на рубахе повидло. Наверно, он слишком сильно надавил на пирог, и из него выскочила капля начинки.

Хоть бы упала на куртку, не так заметно было бы, а на рубашке сразу видно. Витька соскребает повидло пальцем и – в рот. Но все равно пятно остается.

– Тебе попадет, – говорю я, – давай, помогу.

Я беру его рубашку в рот и высасываю повидло. Во рту сладко. Рубашка намокла, но пятно почему-то всё равно видно.

– Ничего, – произносит Витька, – я приду и сразу в ванну. Повидло отмывается. Вот, если бы чернила, тогда попало бы.

Он доедает пирог. А я вытряхиваю песок из сандалий.

– Айда на Смолягу к метро, – предлагает Витька.

– Мне нужно маму спросить, а то ругаться будет, – спохватываюсь я.

– Ну, давай. Я на углу подожду.

Я бегу под окно.

Высоко в голубом небе гудят самолеты. Их много. Они построились так, что из самолетов получается слово: «СТАЛИН». Самолеты летят на Красную площадь, там сейчас парад.

– Мама, – кричу я снизу вверх.

Во дворе пока никого нет. Еще не вышли гулять мамаши с малышами. Только вдали, у помойки, видна наша дворничиха, тетя Маша. Во дворе никакого праздника не видно. Даже флага нет. Он висит на стене с противоположной стороны дома. Там, я сам это видел, его вчера тетя Маша вешала.