Детский дом и его обитатели
Шрифт:
«Они» – частое слово в сегодняшнем обиходе: где только его не услышишь…
«О чём ОНИ думают?» – укоряющий палец снизу вверх, если прилавок нас не радует.
«ОНИ не проявляют сознательности», – это чаще знак уже верху вниз.
«ОНИ ничего не понимают!» – это подрастающие дети о взрослых, а в ответ несется: «ОНИ ничего не слушают!»
Внимание! Мало-помалу это короткое слово вбирает в себя всё, что раньше называли то обстоятельствами, то судьбой, то объясняли чуть ли не влиянием сил мирового зла. Да есть ли во всех этих бесчисленных «ОНИ» хоть какая-то суть, какой-то общий
Малый ребенок в семье начинает открывать мир с ощущения, что Мир этот любит его и ему радуется, а детдомовцам он открывается с чувства ОТДЕЛЬНОСТИ.
.. Что ж, сделаем ещё один шаг, обратившись снова к свидетельствам Л. Мироновой. Заметив, что-то один, то другой из детдомовцев время от времени куда-то пропадают, Ольга Николаевна отправляется на поиски и обнаруживает: обретаются они на дальних городских задворках, в основательно устроенной землянке. Но вырыли-то её дети домашние, такие, как Саша по кличке Дёготь. Ему здесь лучше, хотя дома – всего через край. «.. Только вот с сыном неудача (это мать его жалуется.)
«… Что-то в нём всегда было такое, понимаете…. Сокровища мировой культуры, комфорт – всё это для него пустой звук. Вместо уважения к родителям – протест. Черная неблагодарность…» И тут – благополучие только внешнее. Вещизм… скажете вы. Так называется эта болезнь. И не ошибётесь: тут духовности бы добавить! Тем более, что «сокровища мировой культуры» – это про импортную мебель антикварную сказано. Но точно ли духовность поможет? Вот недавно мы все были потрясены историей, рассказанной в центральной прессе – один профессор, очень духовный (по степени образованности) человек, в попытках вытурить родную дочь из квартиры продемонстрировал незаурядную изобретательность и редкостное моральное убожество.
Понимание – это трудно, это требует личной духовной работы, открытости, самоотдачи. А с непониманием возможна и жизнь взаймы, с опорой на чужие стереотипы.
Но если мы начинаем жить непониманием, отстраняя всё, что кажется или хочет быть другим. Если это непонимание становится позицией, оно обретает и хищную, почти демоническую силу, проникая во всё и повсюду.
Впрочем, диагноз был поставлен давно – Достоевским..
.. Вот и в «Записках» Л.Мироновой её героиню всё время учат жить люди, которые «знают слова».
Детдомовцы ходят в общую школу с «городскими». А когда Ольга Николаевна начинает выяснять, какие же они там получают знания, то с ужасом обнаруживает, что многие и из старших классов не освоили даже таблицу умножения! Надо немедленно учить их сызнова, учить отдельно.
А в ответ слышит: нельзя отделять, они будут обижены, «все дети – наши»…
Сколько всяких фраз произносится – одна благороднее другой! Почитайте только наши газеты…
Это всё вот к чему: не будем так радоваться живому общественному вниманию к детству – будем внимательны и к тому, что за словом искренность чувства ещё не обеспечивает основательности понимания и правильности действия. А ведь сейчас всё почти сводится к тому, что главное – изыскать средства. Здесь надо бы знать точно – какими средствами мы, система детских учреждений располагаем?
Но при любом подсчете и раскладе дело к этому только не свести.
Здесь записки Л.Мироновой ненамеренно для автора стали суровым уроком нам наперед, потому что дело происходит в богатом детдоме.
А от этого только хуже, нравственно грязнее, потому что дети чувствуют:
от них окупаются.
И это наша всеобщая беда. Часто слышим сетования родителей: «Вот для детей всё делаем, чего им не хватает?»
А за всем этим «всё» на самом деле вот что: «На тебе джинсы, стереосистему. То да сё, и отвяжись!»
Жестоко так на это смотреть? Но ведь куда денешься? Многим взрослым нечего дать детям, кроме этого. Нечего сказать про то, как жить.
Потому что знаем сами – не так живём. И это – беда, которую надо видеть.
Не дискотек и не видеосалонов или спортивных модных костюмов не хватает нашим детям, а нравственного воздуха, которым бы всем нам естественно дышалось бы дома, не хватает общего дела – без туфты и краснобайства. Вот здесь и спросим себя словами Достоевского:
Очень настораживает это – «мы всё знаем», вот только «они» не хотят понять…
В общественном сознании вольно или невольно утвердился тезис: стоит ввести главный закон, да пожёстче, и вредное явление само собой из нашей жизни исчезнет… А между тем борьба с преступлениями эффективна лишь тогда, когда приведены в действие все экономические, социальные и воспитательные рычаги.
Нравственность в обществе не воспитаешь никакими многочисленными и жестокими законами. История тому свидетель. Читательская почта с завидным постоянством рассказывает о фактах выталкивания из школы детей – с глаз долой, в колонию, во вспомогательную школу…
Нет, явно не всё ладно в наших сердцах. Наше раздражение, недовольство жизнью само собой не рассосётся, будут. Словно по эстафете, передаваться от одного к другому, эти деструктивные чувства…
И, как вода с горы, в конечном итоге, сбегут вниз, на тех, кто ещё пока слаб и оборониться от нашей злобы и раздражительности не может – на наших детей.
Фонд добра, фонд понимания, фонд уважения к праву человека быть другим и вообще – БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ – вот чего не хватает каждому из нас. Не будет этого, никакие другие фонды не помогут.
Когда будущее течет в прошлое
(откуда растёт фашизм?)
Когда-то Гитлер изрек: «Мы стоим на пороге грандиозной мутации, которая даст человечеству неслыханное могущество. Новый человек уже живет среди нас! Я видел его! Он смел и жесток. Смертному трудно выдержать его присутствие…»
То был один из редких периодов в истории нашей цивилизации, когда перед человечеством с грохотом и скрежетом распахнулись ворота в мир, где царствует нечто иное. В то время, как в СССР прививалась бацилла рационализма и магии завтрашнего дня, в Центральной Европе рождалась магия дремучего мистического прошлого. Критерий истины подменен идеологическим лозунгом. Гитлер был убежден, что моря отступят перед его войсками. Он пожаловал своим легионам только перчатки и шарфы, веря в союз с огнем. Но в декабре 41-го грянул сорокаградусный мороз, в автоматах застывала смазка, синтетический бензин разделялся на составные, замерзали паровозы…