Детский дом и его обитатели
Шрифт:
Это история драматичная, трагичная, и читать её трудно. И трудно разбирать её литературные достоинства и недостатки. Совестно как-то.
Неуместно хвалить или корить, например, за «образ такого-то», потому что Миронова не скрывает: она рассказала о своей жизни, своих бывших коллег и воспитанников.
Всё, как было…
Как пришла работать в детский дом, увидев однажды на улице семилетних попрошаек-детдомовок. Как дали ей «отряд» – сборище наглых, циничных, агрессивных, вороватых подростков («Пошла вон!», «Не протягивая руки, а то протянешь ноги!» –
Как увидела ужасающую отсталость детдомовцев. (Вот типичные диалоги на обследовании у психолога: «Кто такой Пушкин?» – «Писатель». – «А что написал?» – «Не знаю». – «Какой строй в нашей стране?» – «Хороший». – «А как называется?» – «Советский» – «А в других странах?» – «Немецкий». (Это после очень долгих размышлений…)
Как наткнулась на пугающее безразличие сотрудников детдома к детям.
К своим обязанностям. Скажем. Услышала про утонувшую летом в пруду девочку: «Про смерть Лены нигде и никому – ни-ни… Её не было…» «Списали»?!
Как обнаружила, что в детдоме на широкую ногу поставлено воровство государственных и «шефских», то есть заводских, средств.
И как пыталась сделать всё, что могла, для этих детей…
И натолкнулась на их жестокость, бессовестность, на демагогию и продажность коллег… Судя по всему, эту беспокойную, неудобную воспитательницу выживут из детдома.
Поражение? Да, но…
Но записки о детдоме автор то и дело перебивает эпизодами из лет более поздних: рассказывает о встречах с бывшими воспитанниками. Теми, которые из моральных уродцев (не по своей вине), какими они были в детстве, превратились в порядочных, нормальных людей. Значит, не впустую были потрачены силы…
Признаюсь, с большой опаской взялся читать «Детский дом». Я сам жил и учился в интернате и оттого болезненно воспринимаю слюнявые истории о бедных сиротках, расцветающих в тепле неустанных детдомовских забот, или примитивные антиалкогольные побасенки про то, как… мама пила горькую и потому сынок стал домушником.
Однако повествование Мироновой я встретил как подарок.
Она не прикоснулась к «миру наизнанку» – она прожила в нём годы, поняла его и предельно откровенно поделилась своим знанием о нём.
Точность этого знания поражала. Читая, я порой узнавал специфические словечки и манеры, принятые в моём интернате, хотя между нами – почти 15 лет и тысячи километров.
Миронова честно, жёстко и без излишней сентиментальности показала, какие они, нынешние сироты – детдомовцы. Очень редко – дети умерших, погибших родителей. Как правило, это дети, чьи родители лишены родительских прав, то ест алкоголики, воры, проститутки. Отсюда – задатки.
Но этим дело лишь начинается.
Жизнь в госучреждениях, отсутствие душевного участия, а порой, элементарного внимания, развратили и ожесточили их. Возмущаясь порядками во многих детдомах, да не совершим ошибки в цели критики: государство тратит очень много, чтобы наши сироты были обеспечены одеждой, едой, медобслуживанием, – знаю по себе: не уверен, что
Миронова пишет: «Дети вообще понятия не имели о бережливости. Вместо того чтобы постирать запачкавшиеся рубашки, майки, колготки, запихивали их за шкафы или кидали в урну для мусора, о потом требовали новое…
Шефы одаривали нас щедро». И далее: «Самый чуткий индикатор рождения совести – человек начинает ощущать на себе господство слова «ДОЛЖЕН». Мои же воспитанники никому ничего не были должны. Вот в этом и заключалась трагедия.
Да, они привыкли, что они – сироты, а значит, это им все вокруг должны. И никаким самым щедрым, самым гуманным постановлением ответственность и совесть не воспитать.
И вот здесь-то, по-моему, корень бед. И сердцевина книги Мироновой: «.. закипает бешенство, когда думаешь о всех тех, кто равнодушно взирал на вверенные им детские учреждения. Откупался подачками или просто сквозь пальцы смотрел на творящиеся беспорядки, не решаясь ворошить…
Ведь ходили воспитатели и представители общественности от шефов и в роно, и в исполком. И выше. А что им там говорили? Разберёмся.
И разбирались – через месяц-другой приходила копия акта проверки: все в ажуре, тревожные сигналы оказались ложными.
(Сейчас в этом детдоме полностью сменился коллектив сотрудников, пришла новая директор, но трудности всё те же! И это – самое страшное.)»
Подчеркну: отнюдь не склонен всё сваливать на «дурную среду» и снимать личную ответственность за свою жизнь, потому что знаю прекрасных людей, выросших в условиях архитрудных, переживших в детстве трагедии. Но сейчас речь идёт не о них, потому что, как мне представляется, пафос книги Мироновой обращен не к детдомовцам, а к иным – благополучным и благопристойным людям, причастным к сиротству прямо или косвенно. И конечно, ко всем нам, вроде бы, не причастным вовсе…
Отношение к детям (и к сиротам в первую очередь!) – едва ли не главный показатель нравственного здоровья общества. И если детдом, показанный Мироновой, мы не может назвать уникальным, то, значит, страшная гниль разъедала общество.
Есть, разумеется, и хорошие детдома (я, например, с благодарностью вспоминаю многих своих воспитателей). Ну, а этот детдом – средний из неблагополучных. Всего-то…
Что же случилось с нами, с нашим обществом, если такое из ряда вон выходящее ЧП перешло почти в норму?
«Не волнуйтесь!»
Это – безверие, размывание нравственных опор, их подмена безразличием, равнодушием, когда себялюбие и эгоизм лихо взмывают на вершину иерархии ценностей. И тогда надежда только на таких, как героиня повести Мироновой – Ольга Николаевна. На людей, которые вопреки всем застоям хранят в душе и утверждают делом идеалы сострадания, милосердия, самопожертвования. Мне кажется, что записки «Детский дом» расскажут нашим потомкам о бездуховности застоя страшней ярче, чем описания шумных дел высокопоставленных уголовников.