Детский отпуск или провал
Шрифт:
Он в своей стихии. Сосредоточен. Живой.
Он поднимает глаза.
— Ты любишь специи?
Она краснеет от этого вопроса.
— Да. Очень.
— И у тебя не будет изжоги?
— Нет, не будет. — Она улыбается его настойчивому желанию убедиться в том, что это ей подходит. — У меня стальной желудок. Что ты готовишь? — спрашивает она, наклоняясь вперед. Наблюдать за ним захватывающе.
Его глаза сверкают, когда он берет в руки нож.
— Увидишь.
Она улыбается, представляя, как его грузное тело грациозно движется по кухне. Ее дикий, торжественный мужчина,
В животе Тесси разлилось тепло, внизу запульсировало: ее охватило непреодолимое желание поцеловать его. Просто прижать его к раздвижным стеклянным дверям и забыть об этом великолепном ужине, забыть о том, что завтра они оба уезжают. Все, чего она хочет, - это ощутить его руки на своем теле.
В последний раз.
О, Боже. Неужели они уезжают? Неужели этот кусочек рая закончился? У нее перехватывает дыхание, она теряет сознание, опьяненная осознанием того, что скоро они расстанутся.
Звон тарелок привлекает ее внимание.
— Тесс. — Соломон кивает, ставя перед ней тарелку.
То, что она видит, заставляет ее сердце бешено биться в груди. Все желания, которые она испытывала во время беременности, разложены перед ней на тарелке. Самая случайная еда в стиле гурманов - куриные наггетсы с острым соусом, соленый картофель фри, хлеб, рикотта, засахаренные лимоны, странные овощи, ананасовый крем на безе - но это ее.
С замиранием сердца Тесси с благоговением рассматривает тарелку. Соломон создает тарелку, как проектирует дом. С целью. С любовью. Соломон готовит для нее - это более интимно, чем секс. Он впускает ее в свой мир. Он что-то говорит ей.
В этот момент она больше всего на свете хочет, чтобы Соломон был единственным, кто когда-либо кормил ее.
Она берет вилку и, заметив, что он все еще стоит, качает головой. Протягивая руку, она говорит:
— Ты должен есть со мной. Ты не должен смотреть на меня, как на животное в зоопарке, иначе я буду брать с тебя плату за вход.
Хрипло усмехнувшись, он садится напротив нее, но к еде не притрагивается. Соломон ждет ее, и выражение его лица находится на грани между нервозностью и нетерпением, которого она никогда раньше от него не видела.
Она берет вилку и начинает есть. Сначала картошка. Соленый и травяной вкус врывается в рот. Хрустящая, не жирная. Затем хлеб. Засахаренные лимоны, намазанные рикоттой, поверх нежного зернового хлеба. Мягкое тесто прекрасно жуется, в нем чувствуется мягкая сладость, и ей требуется все силы, чтобы не съесть его.
— Боже мой, Соломон.
Он ухмыляется, его пристальный взгляд следит за ее реакцией.
— Я беру свои слова обратно. Ты не можешь смотреть, как я ем. Это неловко. — Она смеется. Поднимает вилку и рассматривает фиолетовую морковь, политую медом. Самый диковинный цвет, который она когда-либо видела.
Соломон вздергивает бровь.
— Какого она цвета?
— Что?
Поднимает вилку.
— Морковь.
Она смеется и оценивает свою еду со сросшимися бровями.
— Парашютно-фиолетовый. — Она морщит нос. — Или это может быть Цветок Кактуса.
—
Она задыхается.
— Никогда. — Она отламывает кусочек и откусывает. Потом поднимает на него глаза. — Соломон, — начала она, прикрывая рот рукой, чтобы сохранить хоть какое-то подобие манер. — Почему ты решил стать шеф-поваром?
Он проводит рукой по лицу, и щетинистый венчик его бороды полощется под ладонью.
— В моем доме еда всегда была важна. У моей матери был сад, и она вела сельскохозяйственную программу в нашей местной средней школе. Мой отец рыбачил и охотился. Мы жили на земле и питались ею. Мои родители научили нас этому. — Он делает паузу, отпивая длинный глоток пива. — Я наткнулся на это. Как и все в моей жизни. Я не хотел идти в колледж. Я хотел остаться в Чинуке. Заняться чем-то местным. Мы с Хаулером всегда мечтали о собственном баре. Но когда мы его купили, я очень быстро понял, что из меня никудышный бармен. Я не мог двигаться достаточно быстро. Я ронял каждую чертову вещь. У Хаулера это получалось лучше, чем у меня. Он хочет разговаривать с людьми. А я нет.
— Ты говорил со мной, — говорит она.
Он смотрит ей прямо в глаза и ровно говорит:
— Я хотел тебя.
От его прямоты у нее запульсировало сердце. Тесси делает глоток игристого вина, чтобы охладиться.
— Однажды, когда мы были молоды, мы гуляли после работы, напились пива. Мы были голодны. Было уже поздно, полночь, все в Чинуке было закрыто, поэтому я вернулся на кухню и приготовил все, что мог, из трав для коктейлей и остатков еды, которые были у нас в холодильнике. Мне было двадцать, может быть, двадцать один. Еда была вкусной, и меня словно озарило. Работа, на которой я мог каждый день проводить время со своим лучшим другом и пробовать что-то новое на кухне, казалась идеальной. Я не воспринимал себя слишком серьезно. К тому же мне не нужно было ни с кем разговаривать, если я этого не хотел.
Соломон отпивает глоток пива и говорит:
— У меня нет диплома. Я не учился в кулинарной школе. Но...
— У тебя это хорошо получается, — закончила Тесси.
— Чертовски хорошо, — говорит он, в его тоне нет высокомерия, только уверенность. Это ее заводит.
Вдалеке раздается крик морской птицы. Шум волн на пляже.
— Использование земли для пропитания очень важно. Поездки на берег для сбора гребешков. Охотиться на кабана. Использовать местные продукты и платить фермеру. Если это исчезает, то это исчезает. Такого блюда больше никогда не будет.
— Мне это нравится, Соломон, — говорит она, зачерпывая ложку крема.
В его голосе столько страсти, столько сердца. Его любовь к своему дому чиста и осязаема. В отличие от Лос-Анджелеса, Чинук - это не просто город. Это душа Соломона.
— Как давно ты не готовил? — спрашивает она, доедая куриный наггетс.
Он поднимает бровь.
— Это так заметно?
Она смеется.
— Нет. Еда вкусная. Так и есть. Но то, как ты о ней говорил… похоже, ты давно не был на кухне. — Она качает головой. — Не то чтобы я готовила. Чаще всего я ем еду на вынос. — Она поглаживает свой живот. — Мишке придется привыкнуть к этому.