Детский сад. Дебют в России. Книга о том, кем, каким образом и на каких основах было создано российское дошкольное воспитание
Шрифт:
В России, в одной только Гатчине были сделаны удовлетворительные опыты по этой методе, и честь введения её принадлежит также Гугелю. Успехи воспитанников в 1833 и 1834 годах, в особенности воспитанниц Гатчинского института, были совершенно удовлетворительны и вполне одобрены высшим начальством.
Но Гугеля и его сотрудников нельзя было винить в том, что эта метода не только не продолжалась, но и была вскоре оставлена. Надобно заметить, что Жакото и его последователи много повредили себе полемическим характером своих сочинений. Доктрина их («De egalite des facultes intellectuelles), которую они поставили во главу своего учения, имевшая только относительное значение в их методе, произвела много шуму в 1830 году во Франции, в особенности во Французской Академии, и отсюда, распространясь по Европе, много повредила Жакото. Начались споры за слова, а отсюда родились такие намёки и такие опасения, которые произвели целые горы подозрений… Таким образом, невинное само по себе дело и столь полезное для всего человечества предано было забвению…
Статья наша вышла бы слишком длинною, если б мы вздумали перечислять сделанные Гугелем преобразования по всем учебным предметам, которые
Каковы бы впрочем ни были способности Е. О. Гугеля, чтобы с честью и успехом исполнять инспекторское звание, он немного бы сделал, если б обстоятельства ему не благоприятствовали. Во-первых, как я уже заметил, начало тридцатых годов вообще было бойким временем для всякого рода преобразований, в особенности по воспитанию и обучению юношества; во-вторых, в начальниках своих, статс-секретаре Г. И. Вилламове, с одной стороны, и почётном опекуне Алексее Васильевиче Васильчикове, с другой, он находил для себя сильнейшую подпору. Спокойный и серьёзный по обыкновению, он в особенности был внимателен и предупредителен к наставникам и воспитателям, вполне и скоро поняв всю важность их значения в учебно-воспитательном заведении. Кто его понимал хорошо, тот ни на минуту не мог сомневаться, что если б поболее пожил этот благородный человек, он упрочил бы порядок и устройство в обоих этих заведениях. Место А. В. Васильчикова заменил граф Михаил Юрьевич Виельгорский и, как человек просвещённый и благонамеренный, не менее поощрял Гугеля и его сотрудников.
Всё это я привожу здесь для того, чтобы сказать, что без доверия и без надлежащей поддержки инспектор казённого учебного воспитательного заведения немного может сделать хорошего, как бы впрочем велики ни были и его способности, и его деятельность…
В общественных отношениях нашей русской жизни примечаются по большей части две крайности: или излишнее доверие к лицу, которое чем-либо распоряжается, или уже обратно – совершенное недоверие, которое парализует всякую деятельность. Как видите, это резкие вариации широко разыгрывающейся фантазии. Для человека совестливого, честного равно оскорбительно и то, и другое. По чувству законности, столь сильно действующему в каждой неиспорченной, благородной натуре, настолько скромной, чтобы дорожить одобрением и хорошим о себе мнением, открытое сознание другими справедливости и правильности её действий есть высшая награда, какую только она может ожидать, и какая вернее всего может возбудить её ещё к большей деятельности. Поэтому тот, кто жалуется на правильный и законный контроль или человек крайне неблагоразумный, или, ещё хуже, не чуждый грешков. Но контроль контролю разница. Невыносимо делается для вашего благородного самолюбия, без которого, скажем мимоходом, ничего и полезного для общества создать нельзя, когда с другой стороны по пятам вашим ходит чиновный сторож с гаремными привычками и даёт вам воздуху и простору столько, сколько ему хочется, а не сколько действительно требуют ваши здоровые лёгкие. Недоверие, говоря вообще, есть признак тупоумия или невежества, точно так, как безграничное доверие – признак лени и апатичного состояния душевных сил. Такие мысли невольно теснятся в голове и просятся наружу при воспоминании об Е. О. Гугеле: и то, и другое испытал он, и такие переходы также много потрясли эту могучую натуру.
Гатчинскому институту много вредила, равно как и трудам Гугеля, беспрестанная ломка этого заведения. Но сколько педагогическая опытность моя даёт мне право голоса, я бы умолял всех званных и незванных реформаторов не увлекаться слишком новизною и не позволять себе беспрестанно изменять порядок, утверждённый в заведении, и вообще поступать с ним так, как маленькие дети поступают с подаренною им игрушкою. Ничего не всходит без корня: посеяли, так ждите, пока ваше семя примется, возрастёт и принесёт плод свой. Уже одно устройство учебного заведения по строгим требованиям педагогики немаловажная вещь: это совсем не то, чтоб определить лиц на вакансии, созвать детей, нанять для них квартиру, купить мебель и книги, и потом после торжественного молебна об открытии, пыхтеть и кричать во всеуслышание о понесённых трудах и ожидать после того за них себе награды. Такое дело до того ничтожно, что может быть поручено всякому расторопному подрядчику. Оттого-то, может быть, наши учебные заведения так часто и хилеют, не успев возрасти, что на внешнее их устройство расходуется весь ум, всё знание и даже силы физические, так что когда должна начаться настоящая педагогическая деятельность, приходится уже предаться совершенному покою. Эта страсть наша не уметь выжидать, сколько нужно, и так гоняться за внешностью, как мы обыкновенно гоняемся, более всего отплачивается нам нашею отсталостью, хотя нам и кажется, что мы забегаем вперёд и упреждаем современность…
Гугель приготовлял себя к тому, чтобы быть полезным инспектором элементарного заведения, и он успел в течение четырёх лет довести его до желаемого состояния, как вдруг в 1834 году Институт обращается в среднее учебное заведение с усиленным гимназическим курсом. Гугель был превосходным элементарным инспектором, но для гимназии ему нужно было ещё подготовить себя. Такая перемена в образовании воспитанников Гатчинского института была для Гугеля сколько неожиданною, столько же тяжёлою. Ему самому пришлось приняться за новое учение, чтобы строго и успешно выполнить возложенную им на себя новую обузу. По вечерам я его иногда заставал за историей литературы того или другого языка, за математикой, за статистикой и проч., и на вопрос мой: к чему себя так разделять занятиями, получал от него ответ: «А как же я буду следить за преподаванием, если сам ничего не знаю?» И такова была сила его воли, что являясь в тот или другой класс, он, по крайней мере, на время и, кстати, не ронял своего звания. Можете вообразить, каких трудов могло это ему стоить!
С помощью своих сотрудников, из которых некоторые были к нему искренне преданы, он успел, однако ж, и при новом направлении заведения довести учебную часть до того, что с каждым годом стало всё более и более поступать в С. Петербургский университет из Гатчинского института молодых людей прекрасно приготовленных. Но последовало новое распоряжение – приготовлять воспитанников для звания домашних наставников, а в университет переводить только отличных, т. е. как исключение из правила. Новое назначение, новые учебные предметы, новые труды для Гугеля; а раздражённое самолюбие между тем своё работало, придирчивая же канцелярская точность требовала отчёта за всякую потерянную булавку. В недовольных, которые имели о бок себя такую беспокойно-деятельную силу, также недостатка не было. Нет такой лжи, которой бы ни придумывали, чтоб только очернить его. Решились на гнуснейшее средство: начали провозглашать его пьяницею, когда по целым месяцам он иногда ничего не пил, кроме воды, да и вина вообще употреблял чрезвычайно мало. Самые почтенные люди этому верили, и долго не могли догадаться, что его странный вид и невнятный выговор произошли в нём от паралича в языке. Гугеля вскоре отпустили в Кистинген для излечения, а через несколько месяцев добрая жена его, не оставлявшая его ни на шаг, принуждена была привезти его назад уже потерявшего умственные силы. Летом 1841 года его не стало…
Что оставил Гугель в Институте прочного после себя? Может быть, спросит читатель, который да извинит меня, если я навеял на него грустные мысли. И многое и ничего. Ничего – иначе чем бы хвалились иные педагоги, да и не одни педагоги, когда бы каждому отдавали должное по делам его, особенно своим предшественникам? А поэтому разве можно после них что-либо оставить на своём месте, не перевернув всего, даже до последнего стула? – Это было бы непрактично. Многое, потому что история русской педагогики, если когда-либо она напишется, и напишется правдиво и со знанием дела, не забудет на своих страницах поместить этого замечательного человека, которого судьба, казалось, назначила для того, чтобы всем нам дать порядочный урок.
Гугель написал следующие сочинения: «Чтения для умственного развития малолетних детей»; «Книга для постепенных переводов с русского языка на немецкий»; «Умственные упражнения»; «Метода Жакото. Отечественный язык»; много отдельных статей, помещённых в «Педагогическом журнале», изданном в 1833 и 1834 годах; а также статьи педагогического содержания в «Энциклопедическом Лексиконе».
Книги эти были составлены им в первые годы его пребывания в Гатчине, и впоследствии, ознакомившись с методою Жакото, он сам был ими недоволен, начиная правильнее понимать относительную пользу и хрестоматий, и ту педантскую точность и последовательность, с какою немцы стали издавать свои учебники со времён Песталоцци, ухватившись за внешнюю сторону его методы и не понимая духа, который хотел этот знаменитый учитель (сам никогда не довольный своими трудами) вдохнуть в преподавание, до него столь вялое и безжизненное.
Гугеля надобно было видеть в классе, среди детей, где он считал себя совершенно счастливым, чтоб иметь о нём надлежащее понятие; но не судить о нём по его книгам. Да и вообще, по моему мнению, судить о педагоге только по его сочинениям, более или менее ложная мерка. Сколько было прославленных писателей и учёных, которые на педагогическом поприще оказывались вовсе неспособными!
Учебные книжки Гугеля возникали не вследствие желания его приобрести ложную известность, а единственно вследствие крайней необходимости в руководствах в том заведении, где он был поставлен теперь главным действователем по учебной части. В начале тридцатых годов по многим учебным предметам не было даже хоть сколько-нибудь сносных руководств. Какие бы недостатки книги Гугеля ни имели, всё-таки они сравнительно с другими книгами, доселе употребляемыми в наших народных школах, суть лучшие и обличают в авторе истинный педагогический такт. Сравните его книгу «Чтения для умственного развития малолетних детей» с книгою «Друг детей», которая теперь в употреблении по всем уездным училищам, и вы не затруднитесь отдать предпочтение его трудам.
Из книги «Чтения для умственного развития малолетних детей и обогащения их познаниями»
Чтения составлены Егором Гугелем, инспектором классов Императорского Воспитательного дома в Гатчине
Санкт-Петербург, 1832 г.
Оглавление книги
ГЛАВА I. О чтении.
ГЛАВА II. Краткие предложения для возбуждения внимательности.
ГЛАВА III. Объяснение некоторых слов для обогащения детского возраста.