Детский сад
Шрифт:
Оля появилась бесшумно. Возникла в дверном проеме, подошла к столу и сразу легко на него взобралась. Ступая среди бумаг босыми ногами, она поддела кота носком — животное тяжело свесилось на ступне — качнула и энергичным броском запустила через комнату. Перевернувшись, кот мягко шмякнулся на диван, — не донеслось ни звука — подскочил и метнулся вон. Девушка была одета по-домашнему, в спортивное трико с закатанными по колено штанинами. Рядом с окном, на столе, она вырисовывалась четкой, темной фигуркой. Безупречно выверенный природой силуэт… Еще несколько мгновений позволила
Сергей опустил бинокль.
Подавленный, стоял Михаил Павлович у телефона. Договорить, объясниться ему так и не дали, разговор с директором института кончился, оборванный на полуслове. Михаил Павлович прислонился виском к дверному косяку.
— Ты куда собрался? — произнес он негромко, когда Сергей снял с вешалки куртку.
Сергей пожал плечами.
— Я спрашиваю, куда ты собрался? — повторил отец, ощущая, как поднимается в нем, заволакивает сознание бешенство.
— У тебя короткая память, — обронил сын.
— Что это значит?
— А то, что когда вы разводились, ты обещал мне мотоцикл купить. Где же этот мотоцикл?
Отец замахнулся, но сдержал порыв, только зубы стиснул.
— Я же сказал, что к Оле иду, — Сергей отступил, — чего ты снова?
— Нет, — мотнул Михаил Павлович головой. — Хватит! Ты почему не сказал, что меня в школу вызывали? Опять врешь, как последняя… Никуда не пойдешь! Сколько терпеть можно?
— Меня заниматься прикрепили… Какое твое дело, куда я иду?
— Какое?
Появилась из кухни Венера Андреевна, прошла между отцом и сыном, боком чуть повернулась, чтобы никого не задеть, придержала полу длинного розового халата. Мельком глянул ей вслед Михаил Павлович.
— Какое? — повторил он, ухватив сына за штанину. — Это на тебе что? Ты знаешь, сколько это стоит?
— Это? — в свою очередь рванул Сергей брюки за край кармана.
— Ты в жизни заработал хоть один рубль, мотоцикл требовать? Только пакостить умеешь!
Высунулся из своей комнаты Коленька — смотрит круглыми от ужаса глазами, отчаянно страшно и любопытно. Венера Андреевна ладонью в лоб толкнула его обратно. Затолкнула лохматую мальчишечью голову и сама прошла, закрыла за собой дверь.
— Это?! — кричал Сергей. — Это жалкие штаны за двадцать пять рублей, у ребят джинсы за сто!
— За сто?!
— Хочешь знать, так. мне мать деньги на сберкнижку кладет! Школу окончу — у меня свои будут!
— Свои? Так и живи на свои! Ну, что же? Иди! Делай, что хочешь! Иди на улицу, ходи на голове, грабь, насилуй, режь, под машину бросайся!
Совсем белый от ярости, Сергей дрожал, не зная на что решиться. Выругавшись, бросился к двери.
Колька тарабанил на пианино что-то неистовое. Запоры не поддавались, Сергей беспорядочно дергал щеколды и защелки.
— Ну, давай, — язвил в спину отец, — ты же большой! У тебя деньги на сберкнижке!
Дверь оглушительно хлопнула.
Они перемахнули через низенький, почти игрушечный заборчик
Нарушая тишину лишь отрывочными междометиями, они открыли бутылку, и когда стакан из-под газировки обошел по кругу, стало понятно, что здесь действительно не потревожат. Все заговорили, ничего не опасаясь и перебивая друг друга.
Хава каким-то неестественным, пронзительным голосом рассказывал историю, начала и повода которой уже никто не помнил.
— …Ну вот, захожу я тогда в кабинет. Она с порога кричит: «По тебе колония плачет!». Ты, мол, училку облил. Я так молчу…
Маврин первый заметил деда. Дверь на первом этаже садика тихо, словно сама собой, раскрылась, дед, — это, понятно, был сторож, — медленно вышел на крыльцо и остановился, всматриваясь в их сторону. Придерживаясь за перила, медленно спустился на дорожку и направился к ним. На ногах у сторожа были валенки. В остальном он не походил на старичка из сказки, забытого здесь детьми. Вполне современный магазинный пиджак, разве что помятый сильно, наверное, сторож спал в нем, на голове туго натянутая зеленая шляпа, тоже помятая, похоже, старик и ее никогда не снимал…
Сторож остановился шагах в пяти, когда его заметили и Хава, и Яшка. Все замолчали.
На лице старика, словно набухшем от крови, в краснофиолетовых прожилках, нельзя было разобрать никакого выражения. Маленькие глазки моргали.
— Вы это, — сказал он без спешки, — бутылки пораскидали, поломаете что…
Ему не ответили.
Хава побелевшими пальцами сжимал бутылку, Яшка зачем-то нагнулся. Поднялся Дима.
На ногах он держался ровно и голосом управлял хорошо:
— Вас как зовут?
— Семен Трофимович, — тем же бесцветным тоном ответил сторож.
— Семен Трофимович, я вам ручаюсь, что все будет в порядке, — протянул руку. — Не беспокойтесь!
Настроение переменилось, будто выключили напряжение. Зашевелился Хава:
— Не бойся, дед, порядок! Садись к нам!
Поколебавшись, сторож пожал руку и присел на краешек скамейки. Яшка достал единственный на всю компанию стакан — мутный, захватанный.
— А что это у вас? — спросил Семен Трофимович с некоторым сомнением, которое, впрочем, больше относилось не к вину, а к самому факту: стоит ли пить? — Да… — вздохнул, — было время, ребятки, я, кроме коньяка, ничего не пил. Вот там водка, вино, не знал просто этого. Поверите?
Хава щедро булькал из бутылки:
— Верим, дед, верим!
Семен Трофимович нерешительно подержал стакан на весу.
— Я, ребята, сторож липовый — подменяю только.
Поколебался еще, потом чуть слышно чертыхнулся и, запрокинув голову, стал с видимым удовольствием пить.
Последние следы солнца уже пропали, в темных домах, которые окружали детсадовский дворик со всех сторон, подъезды различались лишь смутно, в вереницах окон то здесь, то там прорубались квадраты света. Окна и подъезды были далеко, и в центре большого, беспорядочного двора, где сидели ребята, ни один случайный луч не нарушал сгущающийся сумрак.