Детский сад
Шрифт:
Бармен являл собой неуловимо изменчивое состояние достоинства. Одно, когда поворачивался к собеседнику, другое — когда, не глядя, не считая, принимал деньги, третье — когда профессионально точно, округлым жестом опрокидывал в бокал бутылку. Мимоходом включил он акустическую систему, грянула, сдавила уши «хеви метал мьюзик», завертелись катушки стационарного магнитофона.
— Во! — оживился Маврин. — Я сейчас свой врублю!
— Куда! — усомнился Ленька. — Ничего слышно не будет.
— Спокойно! — Маврин торопливо перекрутил кассету и, подгадав, нажал.
С
— Давай вперед!
Дима перекрутил, нажал. Снова несовпадение.
— Дай, я!
— Не лезь!
С настоящим азартом уже крутили пацаны кассетник, пытаясь попасть в унисон с большим магнитофоном. Взвизгивала, не попадая, мелодия, слышалась возня, горячие реплики:
— Ну, дай сюда!
— Подожди!
— У, козел!
— Убери лапу!
И вдруг голос маленького магнитофона исчез. Кассета крутилась, а голоса не было.
— Да он работает? — спросил Ленька.
Маврин сосредоточенно припал ухом к самому динамику. Прислушался.
— Попали! Один к одному!
— Не различишь!
С не совсем понятной гордостью сидели они в свободных позах. Ленька похлопал Диму по плечу:
— Молодец!
Вернулись девушки, Наташа и Люба, сели.
— Видела твою Светку, — сказала Наташа с некоторой язвительностью, — ничего девочка.
— Девочка о’кей! — Дима цокнул языком. — Обещал ей белые джинсы достать. Представляешь: белые трузеры в обтяжечку, белые шузы, белая тенниска с надписью «Кам ту зе Мальборо кантри!», ну там еще белая сумочка через плечо — закачаешься! Не! Надо мириться!
Получилось хорошо — «трузеры». Он заметил, такое слово знали не все, но, что важно, переспросить никто не решился. Это значило, что за Димой оставили право на превосходство, на знание вещей и словечек, которые еще не стали расхожей монетой.
Английский Дима, конечно, учил в школе, но что там в памяти удержалось! Начал всерьез интересоваться, когда впервые услышал этот жаргон, стал собирать по слову, записывать на бумажки и заучивать тайком от друзей: вайфа — жена, блуевый — голубой, рингануть — позвонить, сейшон — вечеринка. А потом заговорил: все рты поразевали. Правда, большей частью приходилось тут же и переводить.
— А ты поссорился? — спросила Наташа.
— Я?! — Дима неопределенно пожал плечами, чувствуя, что теперь, после «трузеров», он может себе позволить некоторую пренебрежительность.
В этот момент музыка кончилась. Точнее, не кончилась — бармен выключил. От иностранцев поднялась девушка — переводчица, похоже, — сказала ему что-то, и тот выключил. Замерли большие катушки, и только маленький магнитофон на столе продолжал орать не очень сильным голоском.
— Англичане, — заметил Кузуб, кивая, — пли-из, говорят, плиз. Что-то им тяжелый рок не понравился.
— Видно, дома надоел, хотят хор Пятницкого.
— Ну, экзотику.
— А что, Дима, — обратилась к Маврину Наташа, — подойди к ним насчет джинсов.
— Не, размер нужен, — покачал тот головой, — если только кто партию привез. Вряд ли.
Между
Англичане притихли, все как один уставились на телевизор, переводчица переводила им телекомментарий.
Рассеянно переговариваясь, поглядывали на экран и Димины ребята, выключили свой магнитофон.
— Во! — подскочил вдруг Дима, указывая рукой на экран, где полицейские колотили по голове молодого человека в белых штанах. — Вот такие джинсы я хотел для Светки.
Он бросился к телевизору, торопясь показать, какие именно, но кадр уже сменился и Дима остался посреди прохода, сокрушенно махнул:
— Ну вот, куда вы смотрели? Только что видно было!
Повставали со своих мест иностранцы. Один из них, чтобы лучше видеть, вышел в проход, где и стоял, когда выскочил из своего угла Маврин. Англичанин обернулся и вдруг — обратился на своем языке. Дима опешил. Потом улыбнулся и, на всякий случай, кивнул. Англичанин, крепкий мужчина лет сорока пяти, шагнул вперед, широким жестом протягивая руку.
— Yes! — горячо говорил он, до боли тиская Димину ладонь. — Police had been sent into the coalfields to break the miners strike by violence and they did use violence and brutality to break us! But we shall overcome!
Ничего не понимая, Маврин еще раз улыбнулся, и тоже сказал «йес!», и потряс руку англичанину, просительно оглядываясь на переводчицу, припоминая судорожно какие-нибудь подходящие к случаю английские слова.
Дима был по натуре оптимист, а это значило, что всякое событие он умел толковать в свою пользу, то есть таким образом, чтобы почти всегда, при всяком стечении обстоятельств, получалось, что он, Дима, прав, что мнение его выслушано с должным вниманием, а действия, даже если они выражались как раз исключительно в высказывании мнения, всеми одобрены. И все же, хоть и был Дима по натуре оптимист, столь бурный отклик на выраженное им вслух желание иметь белые джинсы казался не совсем оправданным. Улыбаясь англичанину, Дима неуверенно сказал:
— Ченч. Обмен! Понимаешь? Чейндж. Я — тебе, ты — мне. Давай?
— Yes! — улыбаясь еще шире, говорил англичанин, и говорил, было уже очевидно, совсем не то, о чем Дима спрашивал. — Yes! Solidarity! International workers solidarity!
Подошла переводчица, молодая красивая женщина. Она одна здесь понимала обе стороны и потому смотрела на Диму неодобрительно. Помолчав, словно сомневаясь, стоит ли вообще иметь с Димой дело, сообщила:
— Тет Атфилд благодарит вас за горячее сочувствие, которое, как он считает, вы проявляете к делу борьбы английских горняков, — и пояснила: — Это группа бастующих шахтеров из Великобритании. Они гости наших профсоюзов.