Детский сад
Шрифт:
Хава завистливо вздохнул.
— О… Одну машину совсем разобрали на запчасти. Сняли у какого-то мужика за городом гараж на семь дней, вроде для ремонта. За сто пятьдесят рублей. Машину раскурочили и бросили там. Ну, хозяин звонит через время, мол, забирайте, мне свою надо в гараж ставить. Они: хорошо, придем. И не приходят. Ну, месяц прошел: он звонит, они не приходят. Мужик уже допер, что машина краденая, задрейфил! Длинный говорит, на суде еще трясся. Стал эту машину, «Жигуль», сам разбирать, чего пацаны не сумели. Что разобрал, что автогеном порезал. И ночью по
Рассказывая, Яшка все подхихикивал, едва сдерживался, а тут и Хава захохотал. И когда на кухне появилась Ира, можно было подумать, что и она не утерпела, пришла узнать, из-за чего смех. Но Ира не улыбалась, напротив, терпеливо ждала, чтобы брат утих.
— Я есть хочу.
— А чего ты в садик не пошла? — возмутился Юрка.
— Расчески нет.
— Че-е-го?
Хава с Яшкой снова развеселились.
— Воспитательница сказала, у кого расчески не будет, наголо постригут.
— Многих постригли? Врет твоя тетя-воспитательница! Наголо они будут стричь! Скажи, мамка купила, да забыла принести. Подумаешь, расческа! Испугалась.
— Я не испугалась.
— Испугалась!
— Не испугалась, не хочу, и все!
— Совсем дитя темное! — радостно поделился с Яшкой Хава и ухватил сестру. — Скажи, испугалась!
— Пусти! — она дернулась.
— Забоялась воспитательницы!
— Пусти! Просто не хочу!
— Вот и врешь!
Девочка вырывалась из железных Хавиных рук, как пойманный зверек, голосок слезно дрожал:
— Я не вру, ну, пусти!
— У, черт, кусается, — расслабил, наконец, хватку Чашников. Девочка метнулась из кухни.
— Чем ее теперь кормить, а?
Помедлив, Юрка прошел в комнату. Ира в своем углу сидела отвернувшись.
— Так ты что, правда, есть хочешь?
Девочка не ответила и, показывая, что разговаривать вообще не собирается, чуть быстрей, чуть лихорадочней, чем требовали того кукольные обстоятельства, принялась рассаживать «папу» и «маму» вокруг игрушечного стола.
— Мы с Яшкой все съели, — сообщил Юрка, — а мамка теперь только после работы принесет.
Яшка, ощущая, должно быть, свою долю вины за съеденное и выпитое, подвинулся к Ире, заглянул через плечо и заискивающе спросил:
— А что это у тебя здесь? Это папка? А что упал? Пьяный?
— Отстань от Ирки! — разозлился вдруг Хава. — Упал, значит, упал. Иришь, ты, правда, обиделась? Хочешь есть?
— Не хочу!
— Ну и зря!
Он потоптался, не зная, что еще сказать. Сестра молчала. Хава взял с серванта растрепанную книгу, полистал. Обложки, первых и последних страниц давно не было, пошли на разные надобности, но текста еще хватало, и когда на улице шел дождь, а по телевизору мура — хоть на стенку со скуки лезь, — Хава иной раз брался перечитывать откуда-нибудь из середины. Это была единственная книга, имевшаяся у родителей — антиалкогольная брошюра. Чашников хмуро ее захлопнул, швырнул обратно, где взял, и снова обратился к сестре:
— Нашла из-за чего расстраиваться — расчески у нее нет. Яшка, у тебя есть расческа?
— Нету и никогда не было, — подхватил Яшка, — а гляди, какие лохмы!
Ира не улыбнулась, сосредоточенно укрепляла на стуле «папу».
— Хочешь, я пойду сейчас и куплю расческу? — спросил Юрка.
— И карандашей нету. Мама обещала, а все забывает.
— Что тебе рисовать не дают?
— Не, мне карандаши дали.
— Ну, так чего? — Юрка сделал паузу, ожидая реплики, и продолжал значительно. — Ира! Ты уже большая девочка. Ты должна понимать… Расческе твоей копейка цена! Это пустяк, понимаешь? Тьфу, ерунда! Я говорю в общем… м-м… Яшка, как я говорю?
— По-философски.
— Вот! В общем говорю. То есть, если взять, к примеру, что с тобой вообще в жизни может приключиться, то расческа эта твоя — дрянь, ерунда — наплевать и растереть! Сегодня нет, завтра мама купит — просто забыла; подумаешь! Что ей, денег жалко на твою расческу? Переживаешь из-за какой-то дрянной расчески, а что будешь делать, когда… Ну, Яшка, какое самое большое несчастье может с человеком случиться?
— Когда опохмелиться не дают?
— Дурак! Я серьезно. Ну, вот побьет тебя кто. Мальчишки побьют, а меня рядом не будет. Так что, ты тогда пойдешь топиться, если из-за дрянной расчески так переживаешь? Плюй на все! Посмотри на нас с Яшкой, какие мы здоровые и веселые. Потому что на все плюем. Яшка, покажи бицепс.
Яшка с готовностью стал задирать рукав.
— Гляди — моща!
Ира характер не выдержала, слегка оглянулась.
— Ты же девка, — наступал брат, — тебя всю жизнь все будут обманывать! Так что, каждый раз топиться? Сегодня в садик не пошла, завтра из-за пустяка пойдешь топиться? Да пусть они сами все утопятся! Если кто тебя обидит, пальцем тронет, ты только скажи! Да я им ноги повыдергиваю, руки переломаю! Кто во дворе замахнется или там игрушку отымет… Только покажи, кто! Слышишь?
Разгоряченный и взвинченный своей собственной беспрепятственной яростью, Хава замолчал с некоторым уже торжеством. Даже Яшка с любопытством ждал:
— Скажешь?
— Не скажу.
Юрка обиделся:
— Ну, пошутил, конечно, руки-ноги ломать. Просто припугну слегка, чтобы не обижали. Прямо так и скажи: вот этот, мол.
— Все равно не скажу.
— Ну, и черт с ней! — потерял терпение Яшка. — Пойдем, Хава!
— Подожди. Есть-то ты хочешь?
Ира упрямо молчала.
— Вот что, Яшка, придется ей наши бутылки отдать… Возьмешь, Иришка, на кухне две бутылки… Нет, все четыре. Пойдешь сдашь. Купишь молока, хлеба, ну, еще чего…
Она обернулась — и, кажется, не было обиды, слез:
— А мороженое можно?
— Яшка, можно ей мороженое купить?
— Можно.
— Можно, — отечески кивнул Юрка. — Купи. Только сдачу не забывай брать.
В большом шумном цеху — рядом на штамповке беспрестанно с глухим тяжелым звоном что-то хлопало — человеческому голосу не пробиться сквозь машинный рев, но никто и не пытался с Димой разговаривать. Наушники с гибким проводом, который вился к кассетному магнитофону на столе, отгораживали Диму от цехового гула.