Детство Лермонтова
Шрифт:
— Лучше всего — приданое. Я уже все предусмотрела: в сундучок, обитый железом, положим деньги, а сверху вещи, которые пойдут тебе в приданое — отрезы материи, кружева, ожерелья, браслетки…
Маша даже покраснела от волнения и робко спросила:
— А вдруг я никогда не выйду замуж?
Арсеньева громко и насмешливо засмеялась:
— Ты не выйдешь замуж? Вот я действительно никогда больше не выйду, а ты, дружочек, выйдешь, и очень скоро, у тебя много искателей и поклонников!
— Как бог даст… Можно идти, маменька?
— Погоди, девочка, куда тебе торопиться?
— Очень
— Погоди, погоди. Так, значит, решили? Крестьянам — деревеньку, а сундучок — в приданое? Ну, разве тебе будет неприятно передать денежки своему жениху, когда он появится? А если за богатого выйдешь, так он еще тебе туда добавит… Эх, если бы твой отец был жив, как бы он был доволен сделать тебе такой хороший подарок!
Маша задумчиво возразила:
— Я не понимаю, почему вы говорите, что это подарок папеньки?
— А ты разве забыла? Я же тебе объясняла, что хочу получить от Арсеньевых твою долю наследства. Вот и добилась!
Маша растерянно взглянула на мать.
— Как? Это вы добивались этих денег от дедушки и бабушки через суд?
Арсеньева ликующим голосом сказала: «Да!» — но, взглянув на свою дочку, остановилась: у девушки дрожали губы, глаза покраснели и наполнились слезами. Маша встала, выкрикнула:
— Как стыдно! Я им отдам обратно их деньги!
Маша негодующими глазами посмотрела на мать и выбежала из комнаты, зажимая лицо тонкими пальцами так крепко, что длинные ногти впивались в кожу.
Арсеньева растерянно поднялась с кресла, догнала шатающуюся дочку, обняла ее, привела обратно, но Маша плакала безудержно. Арсеньева распорядилась принести гофманских капель и долго успокаивала дочь. Однако Маша несколько дней не разговаривала с матерью… С тех пор Арсеньева перестала говорить о сундучке.
Глава III
В «родовом гнезде» Арсеньевых. Встреча с семьей Лермантовых. «Пропозиция» Юрия Петровича
По дороге в Тарханы Елизавета Алексеевна решила навестить родственников своего покойного мужа в их родовом гнезде — в селе Васильевском, Елецкого уезда, Орловской губернии, где жили почти безвыездно старики родители, братья и сестры мужа — шесть братьев и три сестры. Братья почти все служат: кто живет в Петербурге, кто — в других городах, но временами все возвращаются в Васильевское.
Кого из них она сегодня увидит? Но как тяжело с ними будет встречаться, когда любимого мужа нет на свете!
Мать с дочерью ступили на невысокое крыльцо помещичьего дома с колоннами; двери перед ними широко растворились. В передней путниц встретили и приняли в объятия несколько женщин, закутанных по-зимнему в шали. При слабом свете сальной свечи все фигуры казались темными и одинаковыми, так что Арсеньева воскликнула недовольным голосом:
— Никого не узнаю! Как вас тут много! Маскарад, что ли, затеяли?
Тотчас же Арсеньевы — вдовая Дарья Васильевна и незамужние Варвара и Марья Васильевны — вышли вперед. Они побаивались суровой и властной невестки. Лобызая гостью, они наперебой рассказывали, что у них в гостях их добрые друзья и соседи — вся семья Лермантовых.
— Выходи, Анна Васильевна! — с искренним чувством радости воскликнула Арсеньева, отыскала взглядом при слабом свете свечи свою старую приятельницу и облобызала ее. — А девочки твои где? Все пятеро тут или уже замуж повыходили?
Оказалось, что тут все пять дочерей, но одна из них уже с мужем: Дунечка вышла за соседа, помещика Пожогина-Отрашкевича.
Анна Васильевна добавила:
— Не пятеро моих здесь, а все шестеро: даже Юрий приехал. Он взял отставку, теперь будет жить с нами.
Сына Лермантовой, Юреньку, Арсеньева видела давно, когда он еще был мальчиком. Он учился в кадетском корпусе, потом служил в Петербурге, а в деревню ездить не любил.
Арсеньева распорядилась отнести подарки хозяйкам, а сундук нести за нею и вместе с дочерью прошла в комнату, отведенную им. Умывшись и переодевшись с дороги, они вышли в столовую.
Машенька оглядывала давно знакомую столовую. Стены ее были украшены рогами, старинными блюдами и охотничьим оружием. Стулья за столом разнокалиберные, большей частью сработанные своим деревенским столяром.
В столовой зажгли свечи. Стало заметно, что сестры Арсеньевы очень схожи между собой — у всех кроткие румяные лица; мягкость и доброжелательность сквозили в их глазах. Сестры, каждая по-своему, напоминали чем-то своего брата Михаила Васильевича. Машенька всматривалась в их лица. Ей сделалось грустно оттого, что она больше никогда не увидит отца своего, и она невольно опустила глаза, стараясь скрыть слезы. Тетушки окружили Елизавету Алексеевну; к ним же присоединилась и Анна Васильевна Лермантова. Арсеньева всегда относилась к ней очень дружески, хотя Анна Васильевна плохо разбиралась в делах хозяйственных и часто одолевала Арсеньеву разными просьбами, главным образом — помогать советами.
Анне Васильевне многое прощалось, как обходительной даме, приятной собеседнице, любящей шутки и смех. Ее лицо сохранило следы красоты, несмотря на почтенный возраст: привлекателен был ее дородный профиль и синие прекрасные, еще веселые глаза. Непрактичная и слабохарактерная, Анна Васильевна не умела настаивать на своем и оттого многое в жизни теряла. К тому же она постоянно страдала от безденежья: ее имение Кропотово, находившееся неподалеку от Васильевского, в Ефремовском уезде, Орловской губернии, не приносило доходов, потому что хозяйка не умела извлекать их, хоть Анна Васильевна смолоду и до конца своих дней мечтала непременно разбогатеть: надо выдать замуж пятерых дочерей! Все они, миловидные и жизнерадостные, составили бы счастье хорошего человека, но бесприданницам куда труднее выйти замуж, чем богатым невестам. Заботливой матери приходилось одевать их по моде, устраивать вечеринки, приурочивая их к многочисленным датам именин и рождений; иногда это бывало невыносимо при полном отсутствии денег… Но что ей оставалось делать? Муж Анны Васильевны умер, и приходилось одной искать выхода из нужды.