Дева в голубом
Шрифт:
Я сердито перевернула последнюю страницу: это был отчет о налогах некоего Жана Марселя, и содержалась в нем одна-единственная запись, связанная с chвtaignes, — на это слово я то и дело натыкалась в compoix. Каштаны. Такого цвета теперь у меня волосы.
Я сунула книгу назад в ящик и медленно поплелась в кабинет месье Журдена. Он по-прежнему сидел у себя за столом, быстро выстукивая что-то двумя пальцами на старенькой пишущей машинке. Он наклонился, и из вырезa рубахи у него выскользнула серебряная цепочка — болтающийся на ней брелок звякнул о клавиши. Месье Журден поднял голову и, поймав мой взгляд, тщательно протер брелок большим пальцем.
— Это
Я отрицательно покачала головой. Он дал мне его рассмотреть. Это был квадратный крест, снизу к нему была прикреплена голубка с расправленными крыльями.
— Voil`a. [39] — Я поставила ящик к нему на стол. — Спасибо, что позволили посмотреть.
— Нашли что-нибудь?
— Нет. — Я протянула ему руку: — Merci beaucoup, monsieur. [40]
— Au revoir, la Rousse, — вяло ответив на рукопожатие, бросил он мне вслед.
39
Вот (фр.).
40
Большое спасибо, месье (фр.).
В Лиль было возвращаться поздно, и я остановилась на ночь в одной из двух деревенских гостиниц. После ужина я попыталась дозвониться до Рика, но дома никто не ответил. Тогда я позвонила Матильде, которая оставила свой номер телефона и вырвала у меня обещание во что бы то ни стало сообщить ей последние новости. Узнав, что я ничего не добилась, Матильда сильно расстроилась, хотя и знала с самого начала, что шансов у меня немного.
Я, в свою очередь, поинтересовалась, как удалось смягчить месье Журдена.
— О, я просто заставила его почувствовать себя виноватым. Пришлось напомнить, что вы интересуетесь гугенотами, а он сам из гугенотской семьи, для точности — потомок одного из инициаторов бунта в Камсаре. Если не ошибаюсь, его звали Рене Лапорт.
— А-а, так, стало быть, все дело в гугенотах?
— Ну да. А чего вы ждали? Не надо судить его слишком строго. Дочь Журдена три года назад убежала с каким-то американцем-туристом. Больше того, он оказался католиком! Не знаю уж, что потрясло его больше — то, что он американец, или то, что католик. Сами видите, как эта история по нему ударила. До того он был хорошим, толковым работником. В прошлом году меня посылали к нему на помощь, разобраться с архивом.
Вспомнив помещение, набитое книгами и бумагами, я ухмыльнулась.
— Что в этом смешного?
— А вы когда-нибудь заглядывали в кабинет в глубине здания?
— Нет, Журден сказал, что потерял от него ключ, к тому же там все равно ничего нет.
Я описала ей истинное положение дел.
— Merde! [41] Я так и знала, что он что-то скрывает! Надо было быть более настойчивой.
— Так или иначе, спасибо за содействие.
— Да о чем тут говорить. — Матильда помолчала. — А теперь скажите, кто такой Жан Поль?
41
Черт! (фр.).
Я
— Библиотекарь в Лиле, городке, где я живу. А вы его откуда знаете?
— Он звонил мне нынче.
— Вам?
— Ну да. Интересовался, нашли ли вы то, что искали.
— Ах вот как?
— Это вас удивляет?
— Да. А впрочем, нет. Не знаю. И что же вы ему ответили?
— Посоветовала обратиться непосредственно к вам. Забавный тип.
Я поежилась.
Дорога в Лиль, вьющаяся вдоль Тарна по ущельям, оказалась не менее живописной. Но день выдался серый, и настроение у меня было под стать ему. От множества поворотов меня даже стало подташнивать. Под конец я уже спрашивала себя, зачем вообще затеяла все это предприятие.
Рика не оказалось дома, и по его рабочему телефону никто не отвечал. Дом казался безжизненным, я бродила по комнатам, не в силах заставить себя ни почитать, ни посмотреть телевизор. Долгое время я простояла в ванной перед зеркалом, разглядывая волосы. Мой парикмахер в Сан-Франциско давно уговаривал меня перекрасить волосы в каштановый цвет, полагая, что он пойдет моим карим глазам. Я неизменно отказывалась, но теперь, получается, он добился своего: волосы мои становятся рыжими.
Ближе к полуночи я начала волноваться: что, если Рик опоздал на последний поезд из Тулузы? Домашних телефонов его коллег у меня не было, а у кого еще его искать? Да и вообще мне было не с кем связаться, не от кого услышать слова ободрения и поддержки. Я мельком подумала, не позвонить ли Матильде, но было уже слишком поздно и не так мы близки, чтобы беспокоить ее в полночь.
В конце концов я набрала номер матери в Бостоне.
— А ты уверена, что он не говорил тебе, куда собрался? — повторяла она. — А ты куда ездила? Ты уверена, что уделяешь ему достаточно внимания?
Ее совершенно не интересовали мои генеалогические исследования. Семья Турнье не была ее семьей; художник из Севена и вообще Франция ничуть ее не занимали.
Я сменила тему разговора:
— Знаешь, мама, у меня порыжели волосы.
— Что? Ты их хной вымыла? Ну и как на вид?
— Ничем я… — Ну как ей объяснить, что они сами поменяли цвет? Кто в это поверит? — Да неплохо, — выговорила я наконец. — Можно даже сказать — хорошо. Очень естественный вид.
Я легла, но заснуть никак не получалось, все прислушивалась, не повернется ли ключ Рика в замке, никак не могла решить, стоит или не стоит волноваться, в конце концов, он взрослый человек, но, с другой стороны, ведь он всегда говорил, где его искать.
Встала я рано, выпила кофе, а в половине восьмого позвонила на фирму Рика. Девушка в приемной не знала; где он, но обещала выяснить у его секретарши, как только та появится на работе. Когда она позвонила — а произошло это примерно через час, — я уже настолько накачалась кофе, что голова слегка кружилась.
— Bonjour, madame Middleton, — пропела секретарша, — как поживаете?
Я уж устала втолковывать ей, что при замужестве не взяла фамилию Рика.
— Не знаете, где Рик?
— В Париже, по делам уехал, — ответила она. — Совершенно неожиданно, позавчера. Вернется сегодня вечером. А разве он не сказал вам?
— Нет. Не сказал.
— Минуту, я вам дам номер гостиницы, где он остановился.
Когда я дозвонилась туда, выяснилось, что Рик уже выехал. Не знаю уж почему, но это меня больше всего разозлило.