Девичьи сны (сборник)
Шрифт:
– Вы откуда приехал? – осведомляется старый Бетал, подслеповато глядя на Круглова. – Москва?
– Из Ленинграда.
– Ленинград, – кивает Бетал и с хрустом разгрызает сахар. – Хороший город. Там такой сволочь нет, как Нуриев.
– Какой Нуриев? – смотрит на него Круглов.
– Ты его не слушай, – говорит Юсуф, наливая себе чай в глубокое блюдце. – Мало что болтал.
– Зачем не слушай? – возражает Бетал. – Я правда сказал. Нуриев твой Шамиль работа выгонял, а ты сидишь, туда-сюда, чай пьешь.
– Шамиль сам виноват.
– Зачем виноват? – еще пуще кипятится старый Бетал. – Он молодой, гулять хочет! Ты молодой был – не гулял?
– Тогда совсем другое время был, – говорит Юсуф, отпивая из блюдца чай. – Много работа, гулять мало. Теперь молодежь хочет совсем наоборот. Жена есть – ему мало, ищет другой женщин.
– За это работа выгонять?! Его жена есть племянниса Нуриев! Потому выгонял! Сам-мый настоящий безобразия! А ты, старый человек, свой правнук не хочешь помогать. Сидишь чай пьешь!
– Я помогал! – сердится Юсуф. Снимает папаху, вытирает платком лысый череп. – Я всегда помогал! Шамиль техникум учился, он разве стипендия жил? Из армии пришел – кто кормил, одевал? Женился – кто деньги на каперативный квартира давал? Теперь его работа уволили, должен идти кланяться, да?
– Зачем кланяться? – всплескивает руками Бетал. – Когда мы ссылка был, ты дедушка Нуриев спасал. А-а, забыл?
– Ничего я не забыл…
– Нет, ты забыл, Юсуф! Старый стал, все забыл! Дедушка Нуриев был больной, совсем умер, ты ему травка варил, туда-сюда, он пил, опять стал живой. А-а, забыл?
– Не забыл!
– Не забыл, тогда иди скажи старый Нуриев, пускай он свой внук вылияет…
– Не пойду! – сердится Юсуф. – Шамиль уже не ребенок, сам живет. Бросил жена, квартира, обратно мой дом пришел – пускай. Свежий чурек всегда есть кушать. А я сам живу. Я ни-когда ни один человек ни-чего не просил.
Старый Бетал неожиданно сникает. Седая борода свешивается на узкую грудь.
– Юсуф, я знаю, – говорит он печально. – Ты сам живешь.
Юсуф ест чурек, допивает чай, это его, похоже, успокаивает. И он обращается к Круглову:
– Вы зачем к нам приехал?
После чаепития Бетал прощается и уходит, он живет тут по соседству. А старый Юсуф ведет гостей по саду, показывает плодовые деревья и цветы и говорит Штейнбергу:
– Ты хотел айва сажать, я тебе сажинсы готовил.
Выносит из сарая пару саженцев с корнями, обернутыми полиэтиленовой пленкой.
– Спасибо, Юсуф.
Пора ехать домой. Штейнберг и Круглов прощаются со стариком, с Марьям-ханум и идут к воротам. Тут из дому выбегает статный парень с огромной черной шевелюрой, с играющим портативным магнитофоном.
– Дядя Леня, вы домой? До птицефабрики подбросите?
– Конечно, Шамиль.
Круглов, открыв дверцу «Запорожца», пропускает парня на заднее сиденье. Дав на прощание короткий гудок, Штейнберг трогает машину.
– А я помню вас, Шамиль, – говорит Круглов, полуобернувшись. – Лет двадцать назад вы были отчаянным драчуном.
– Был и остался, – улыбается Шамиль великолепной белозубой улыбкой. – Я тоже немножко помню. Вы учили Галю ездить на велосипеде, да?
– Верно, учил.
– Как поживает ваша супруга?
– Уже десять месяцев, как она умерла.
– Ай-ай-ай! – Шамиль цокает языком. – Извиняюсь, не знал. Сочувствую.
– Выключи свою музыку, Шамиль, – говорит Штейнберг.
– Вам не нравится, дядя Леня? Пожалуйста. – Щелчок, тишина. – Челентано, такой певец! Эта запись знаете сколько стоит?
– За что тебя уволили с мебельной фабрики?
– А! – Огорченно-бесшабашный жест. – Вы же знаете Тамилу, она сперва сделает, потом подумает. Написала заявление в профком, что я… Ну я, конечно, погулял немножко, но писать зачем? Ну вызвали меня. А что тут говорить? Я разозлился, сказал – не лезьте не в свое дело. А ее дядя, директор, совсем стал бешеный. Разругались мы. Он и составил приказ, все туда свалил, что было, что не было, прогулы, пьянки… Разве докажешь?.. А! Мне и самому там надоело… Тамила теперь просит вернуться, но я не хочу.
– Что же ты будешь делать?
– Не знаю еще. Вот на птицефабрике дружки у меня. В техникуме вместе учились. Там нужен мастер по холодильным установкам. Может, пойду. Посмотрю, в общем.
– Прадеда огорчаешь, Шамиль.
– Что поделаешь, дядя Леня? – мрачнеет парень. – Я так жить не могу, чтоб ему все нравилось.
У ворот птицефабрики он прощается и выходит из машины.
Снова мчит красный «Запорожец» вдоль вздыбленной земли, мимо нагромождений скал.
– Ну, как тебе старик? – спрашивает Штейнберг.
Круглов пожимает плечами.
– Но счастья нет и между вами, природы бедные сыны, – тихо произносит он. – Как там дальше?
– И под издранными шатрами живут мучительные сны.
– Да, да… мучительные сны… И всюду страсти роковые, и от судеб защиты нет…
Игорь, вцепившись обеими руками в куст ежевики, висит над обрывом, пытается нащупать ногами опору. Ноги скользят по каменной стене, не находя ни трещины, ни малейшей неровности, на которой можно было бы утвердиться.
А куст – выдержит ли?
Кажется, нет… Корни начинают тянуться… вытягиваются…
Но дядя Георгий где-то здесь, здесь… вот за тем выступом скалы…
– Дядя Георги-и-й!
– И-и-и… – подхватывает горное эхо отчаянный крик мальчика.
– Вот такая произошла история…
Я уже говорил тебе, что доводы разума для Гали ничего не значили, она повиновалась только чувству. А я… ну что тут говорить… Старый дурак, потерял голову…
Каждый день, да, почти каждый день мы укатывали на велосипедах куда-нибудь в дальние безлюдные ущелья. Галя хорошо знала окрестности Гаджинки. Поистине это был наш медовый месяц…