Девичий паровозик
Шрифт:
Она довольно бесцеремонно прошла к столу и присела на плетеный стул. В руках она держала бумажный пакет, и края его немного нервно перебирала пальцами. Мне пришлось тоже присесть.
– Ну что, – сказала она ласковым голосом, после непродолжительной паузы, – проводили свою барышню?
– Проводил.– Односложно и неприязненно ответил я.
– Как она. Не плачет?
– Нет. Успокоилась.
– А я вот себе места не нахожу. Думаю все. Думаю. Зачем все это. Будто сама не была молодой.
– Не знаю, что вам сказать.
– В общем,
– Мы не ругались по большому счету.
– Но разговор был не из приятных, не правда ли? Так вот, – она достала из пакета бутылку хорошего коньяка, – давайте пригубим, простим, друг друга и будем жить мирно и в согласии.
– До утра это не подождет?
– Ну что вы хотите, чтобы я опять думала и всю ночь не спала.
– Ну, хорошо.
– Я закуски не брала. Тут у вас я вижу полно.
Она прошла к посудному шкафу, достала большие коньячные фужеры. Чисто намытые и протертые наверно мелом и бумагой, они ярко бликовали от света лампы.
– Открывайте, открывайте, – сказала она улыбаясь, – или вы это даме поручите.
Я открыл. Налил на донышке себе и ей.
– Нет! – Сказала она и, взяв бутылку, подлила нам обоим, примерно в три раза больше чем было.
– Вот так будет лучше. А то складывается впечатление, что вы мириться со мной вовсе не желаете До дна!
Пришлось выпить. Коньяк был необыкновенно хорош. Я повернул к себе этикетку.
– Понравился?
– В общем да!
– Шустовский армянский. 10-лет выдержки
– Чувствуется.
– Еще по бокалу?
– Да нет спасибо.
– Наливайте, наливайте как прошлый раз.
Мы выпили еще. Мир показался добрей. Женщина, которая сидела рядом тоже уже не внушала опасений. «Хорошие отношения с хозяйкой это совсем не плохо, -пронеслось у меня в голове, – сейчас она уйдет и все наладится. Маша наверно уже заждалась. Как ей там под койкой? Неуютно. Теперь-то точно все получится как нельзя лучше».
– Зовите меня по-простому Аида, – сказала она.– Это немецкое имя. Раньше меня, как только не называли и Аделаида и Аделина и Адель и даже Адальберта. Я не такая старая. Тридцать восемь, это поверьте не так много. Вот будет вам 38, поймете, что я была права. Просто если вам сейчас 25—27 все мы кажемся старухами. Я где-то конечно не слежу за собой. Вот лишний вес, уже разучилась хорошо одеваться, за модой не слежу и я уже совсем не та хохотушка, которая была прежде, хотя по большому счету это совсем не так. Я иногда ощущаю себя совсем молодой.
Мы встретились глазами. Она почувствовала мое внимание и еще более оживилась.
– Конечно, жизнь у меня разделилась на две половинки. Счастливая с мужем и в сумраке ночи без него. Это страшно злит меня, и порой я бываю, несправедлива к окружающим, а потом казню себя. С другой стороны, за что мне такая участь? Я прежде не сделала никому ничего плохого. Это наказание без вины.
– Почему вам не выйти вновь замуж? – спросил я.
– Давайте еще немножко нальем. Я расскажу.
Мы выпили. Бутылка катастрофически пустела. Видимо фужеры были обманчивы. Она так хотела рассказать, что, вяло, махнув рукой, не стала закусывать, а продолжила:
– Тут все дело в его маме. И эта дача, и дом в Петербурге и акции пароходной кампании Лапшина и Сироткина и еще там много чего все записано на ней. Мой муж, Сергей, изначально был ей всем обязан и не придавал значения формальностям. Даже когда он работал на Сестрорецком заводе, что совсем в его положении было не обязательно, он докупал акции, и отдавал их маме. Я в эту бухгалтерию не лезла, а вот так случилось, что я осталось вдовой с двумя детьми, и реально у меня нет на руках ничего. Отношения у меня с его мамой всегда были натянутые. Ну, кто любит бесприданниц. Нет! Она, конечно, она не выставила меня за порог, все-таки ее родные внуки, кровинушка, но сказала мне, что такое положение будет продолжаться, только до того момента пока я вновь не выйду замуж. Что будет после этого, она не уточняла, но судя по всему, ничего хорошего меня не ждет.
– Да! Судьба, – сказал я.
Она придвинулась ко мне ближе.
– А я же поверьте живая. Меня еще можно отогреть. И этой дури у меня ведь раньше не было, не было совсем. Мне порой так стыдно становится. Вы верите мне?
Она взяла мою руку в свои ладони, как бы доверяя сокровенное. Я чуть отодвинулся, но руку освобождать не стал.
– Верю. Да конечно. Отчего нет. – Сказал я скороговоркой, и все-таки освободив руку, встал, поправил фитиль в лампе. Она вспыхнула ярче. Когда я сел, она опять подвинулась ко мне ближе.
– Давайте выпьем на брудершафт! – Сказала она вдруг, и я почувствовал, как язык у ней уже заплетается.
– Это ни чему! – сказал резко.
– Один поцелуй для дамы это разве много наверно свою Машу из рук не выпускаете?
Она разлила остатки коньяка.
– Вы лучше не пейте. Закусывайте Аида. Вас развозит.
– И что?
– Ничего.
– Я за все лето не брала толики в рот. Я же тупая и глупая моралистка и трезвенница. Вы разве не заметили. Но не сегодня. Сегодня все будет по-другому. Будет?
Она посмотрела на меня долгим вопрошающим взглядом.
– Не знаю, что вы имеете в виду?
– Да это я так. Ну, короче вы будете допивать коньяк или мне прикажете это делать самой.
– Вы сама себе хозяйка.
– Я, конечно, могу, но разве вы хотите видеть сильно пьяную женщину. Нет? Тогда поддержите меня. Я одна пить? Ни за что. Вот с вами Михаил, какой вы право.
Я не уступал ее просьбам. Тоже почувствовал, что мне хватит. «И вообще, зачем мне было столько пить?». Она подумала и тоже отставила бокал.