Девичья команда. Невыдуманные рассказы
Шрифт:
— Все равно такого, как Мишка, уже не будет, — говорила Глазунова. Голос ее звучал так горестно, что Егор Сергеевич не удержался и напомнил, как она не хотела брать Мишку из-за его «происхождения».
А Мишка не скоро опомнился после своего панического бегства. Огляделся, кругом были уже не поля, а высокие каменные дома, он бежал по улицам города, который был ему совсем незнаком, Часть ведь стояла то в Сосновке, среди садов и нолей, то на Средней Рогатке, на заброшенных огородах. Он мог бы еще найти дорогу туда, где они сегодня работали с вожатой и где его
Опять он стал бродячей собакой, бегал по улицам, прятался в каких-то холодных подвалах. Улицам не было конца, не то что в городке, где он вырос, — тот городок Мишка мог три раза за день пробежать насквозь. А эти каменные улицы только переходили одна в другую. Иногда Мишка выбегал по ним к воде, но и вода текла среди каменных стен, и каменные улицы перешагивали через воду так высоко, что было даже боязно глядеть вниз. Никак не достать до воды, чтобы напиться, и совсем уж нельзя найти хоть какую-нибудь еду.
В родном городке улицы были зеленые, а на них выходили земляные дворы, и Мишка знал, что там есть помойки, на которых можно рыться, если уж пришлось туго. Можно было, наконец, поймать зазевавшуюся птицу, выковырять из земли на огороде крота… Конечно, и там случались голодные дни, не то что в части, где два раза в сутки ему наливали в бачок густую похлебку — ешь и не бойся ничего! — и где ласковая хозяйка за хорошую работу угощала его ломтиками сушеного мяса, подбрасывала сверкающие, как снег, кусочки сахара. А тут, на этих бесконечных каменных улицах, широких и пустых, не было ни птиц, ни кротов, никакой еды. Мишка тщетно обнюхивал все уголки и дворы.
Несколько дней бегал он по каменному лабиринту, отлеживался в каких-то уголках, когда валила усталость, и бежал снова. Он встречал людей, и все они с интересом, с удивлением смотрели на собаку. В блокированном Ленинграде успели отвыкнуть от домашних животных. Вид бегущего пса поражал людей, они останавливались, переговаривались между собой, глядели на него, как на чудо. Для одних он был предвестником новых, лучших времен, возвращения мирной жизни, для других — словно бы выходцем с того света.
Его не обижали. Как-то он вслед за людьми забрался в светлый домик, стоявший на железных рельсах, и домик вдруг двинулся, поехал со стуком и звоном. Он ехал быстро, и Мишка перепугался, по его обступили люди, рассматривали, говорили какие-то ласковые слова, что-то спрашивали.
Пассажиры трамвая и человек в незнакомой Мишке форме, кондуктор, не собирались выгонять безбилетного.
— Подумать только, как он мог пережить блокадную зиму? — изумлялись они. — Может, с Большой земли прибежал, пробрался через фронт?
Пес осмелел, протягивал к людям морду, надеялся, что кто-нибудь догадается, как он голоден, и накормит. Но видно, у этих людей не было с собой еды, или они его не понимали. Никто его не угостил.
Домик на колесах пошел медленнее, остановился. Мишка выскочил и побрел прочь.
Об этих его странствиях
Илларионов глядел вслед псу недоуменно, рассеянно и вдруг сообразил: да это же, наверное, собака Глазуновой!
Ее исчезновение наделало шуму. Глазунова плакала, начальство ругалось, кому-то влепили взыскание, потому что собака была табельным имуществом, значившимся в списках, и за ее утрату надо было отвечать.
Илларионов соскочил с трамвая на ходу, попробовал догнать собаку, но она была уже далеко, свернула за угол и исчезла из поля зрения. Не кричать же посреди Литейного! Да Илларионов и клички собаки не знал. «Может, и не наша», — подумал он и пошел на остановку. Рассказал об этом случае Глазуновой лишь несколько дней спустя.
А Мишка между тем опять кружил по улицам, теряя силы и надежду.
На улице Мишка видел людей в военной одежде, они напоминали ему солдат части, хозяйку. Вначале он радостно кидался за ними. Они несли знакомые запахи — землянок, пороха, полей. Все же в этом сложном сочетании запахов не хватало одного, по которому Мишка безошибочно узнал бы солдат своей части: собаками от встречных военных совсем не пахло. Он делал несколько шагов за военными, втягивая в себя их запахи, потом разочарованно отставал. Эти люди не могли привести его назад, в часть.
А его все сильнее тянуло туда, инстинкт говорил, что там для него единственное спасение. За дни странствий по городу он пробежал, наверное, не одну сотню километров и, конечно, обратной дороги уже не помнил. Но он начал эту дорогу искать. Инстинкт подсказывал ему, в какую сторону идти, чтобы выбраться из каменного клена.
Теперь Мишка уже не брел куда глаза глядят, он двигался навстречу солнцу, принюхиваясь к порывам ветра, доносившим едва уловимый запах не закованной в камень земли. Понемногу запах становился сильнее, он ободрял измученное животное, и Мишка останавливался, потом опять шел, хотя силы его давно должны были иссякнуть.
Солнечный свет падал уже с другой стороны, он тускнел, потом солнце совсем спряталось за громадами домов, но это не сбивало Мишку, и он направления не менял.
Он вырвался из городских улиц, когда уже почти совсем стемнело. За высокой насыпью железной дороги он попал в привычный мир. Тут были землянки, траншеи. Людей в гражданском платье почти не попадалось, везде солдаты. И Мишка обрадованно вступил в этот привычный мир, его ноздри жадно ловили запахи, прилетавшие с ночным ветерком. Запахи вели его, он не зря доверился им. Что-то едва различимое поначалу, но близкое и ни с чем не сравнимое возникло среди запахов, доносимых ветром. Оно постепенно крепло, заставляя Мишкино сердце трепетать. Он уловил далекий запах собак и шел уже на него, никуда не сворачивая и не сбиваясь.