Девичья команда. Невыдуманные рассказы
Шрифт:
Наконец дверь подалась, медленно, тихо, без всякого взрыва. Вход в подземелье открылся. Мизяев первый вошел туда. Огляделся и сделал шаг в темноту. Его фонарик высветил ряд длинных ящиков, стоявших один на другом.
О том, что в ящиках взрывчатка, сомнений не оставалось. Макс, едва подойдя к ним, сразу это дал понять.
— Придется разбирать, — сказал командир. И он, и минеры понимали, что в каждом ящике возможна ловушка.
Солдаты работали по одному, чтобы не подвергать товарищей напрасному риску. Тихонько, пользуясь только стамеской и ножом, проверили, ощупали со всех сторон ящик, стоявший сверху. Проволочек-оттяжек нигде
Сняли ящик и на руках вынесли наружу. На ящике оказалась заводская пломба.
— Вроде наша? — удивленно проговорил Мизяев. — Конечно, наша, — тут же добавил он. — Вот и заводские надписи.
На боку ящика были видны четкие знаки: номер завода, калибр снарядов…
Сняли крышку и увидели два новеньких, покрытых заводской смазкой снаряда. Только оботри их — и можно закладывать в пушку. На бирке опять заводские знаки и год изготовления — 1936. Сколько лет прошло, а снарядам ничего не сделалось. Но почему они лежали здесь?
Не сразу минеры разобрались в этом. Проверили весь склад. Ящиков в нем было много, за первым штабелем второй, третий… Офицеры определили, что эти снаряды не для полевой артиллерии, а для морских пушек. Удивились еще больше. Моря у Дудергофа ведь нет!
Только через несколько дней приехал к складу представитель флотского штаба. Звание у него было не очень высокое — мичман, но, как повелось у некоторых флотских, он к сухопутным относился свысока. Мичман был уже не молод и грузен. Забираясь на крутой склон, пыхтел, ругался про себя:
— Чего не придумает эта пехота! — Для него пехотой были все, кто не моряки. — Заставляют карабкаться, как мальчишку. А что может быть там морского, на горе? Корабли по горам не ходят.
Но дошел наконец до склада, оглядел со всех сторон и развел руками:
— Подумать только, ведь правда наше добро! Снаряды корабельные, это точно. И хорошие снаряды, использовать можно.
Постепенно докопались до истины. Склад устроили наши моряки осенью 1941 года. Немцы рвались к Ленинграду.
Много орудий было снято с кораблей Балтийского флота. Морские батареи действовали на суше, били по врагу. Такая батарея, несомненно, стояла и здесь, у Дудергофа. Вела огонь по врагу до последней возможности и нанесла ему немало потерь. Но силы были неравные, немцы еще продвигались. Морякам пришлось отходить. Они увезли или взорвали свои орудия. Вывезти склад снарядов времени уже не оставалось. Моряки заложили вход в него, замаскировали дерном.
— Хорошо сработали наши братишки! — довольно говорил мичман. — Ты подумай! Фашисты же почти три года торчали здесь. Чего тут не держали! И штабы у них были, и наблюдательные пункты, и батареи. Все в этой горе. Как клопы, в каждую щель набились, а наш склад все-таки не нашли. Вот какая флотская маскировка.
Мичман замолчал на минуту, видимо пораженный какой-то мыслью.
— А вы-то, — раздумчиво сказал он уже совсем по-другому, серьезным и уважительным тоном, — вы-то не прошли мимо, разыскали склад, хоть он за годы совсем зарос! И не думал я, что есть такие орлы в пехоте.
Он повернулся к Мизяеву:
— Ты, значит, этот склад открыл? Тебе, браток, на море бы служить!
Мизяев махнул рукой и улыбнулся, как всегда, открыто и немного смущенно.
— А нам и на суше дела хватает.
НА РЕКЕ ВОРОНКЕ
У
Старший сержант Кириллов на таких «посиделках» появлялся не часто, он чувствовал себя здесь как-то неловко. Человек степенный и замкнутый, с ранними морщинками, начинавшими прорезать лоб, и неулыбчивыми голубыми глазами, он казался девушкам совсем уже пожилым. Он и был значительно старше их, а постоянная собранность и сдержанность лишь подчеркивали разницу в годах.
Кириллов был одиноким человеком, всех близких потерял в начале войны. Он ни от кого не получал писем, а когда часть оказывалась в Ленинграде, не просил увольнительных. Вся его жизнь была в службе, и командиры не знали лучшего минера-подрывника. Посылая в роту молодого офицера, комбат говорил: «Народ там боевой, знающий, помогут, а вы не стыдитесь учиться не только у старших, но и у младших. Присмотритесь, как работает Кириллов. У него многие офицеры перенимали опыт».
У старшего сержанта Кириллова была большая овчарка Дик, спокойная, точная и безотказная. Со временем Дик стал знаменитостью, потом о нем писали в газетах и даже в книгах. Он оставался в батальоне еще несколько лет и после войны. За ним числилось двенадцать тысяч найденных мин и фугасов — ни у одной собаки во всей армии не было такого большого счета.
Работу Дика показывали самому высокому начальству.
Именно Дик покончил с сомнениями одного проверяющего из Москвы, который считал, что возможности собак в розыске мин преувеличивают. Но посмотрел на деле и даже нарисовал график движения Дика: получилась безукоризненная зигзагообразная линия: три метра — в одну сторону, три метра — в другую и между вершинами зигзагов — ровно полтора. «Да, ничего подобного я еще не видел», — признался проверяющий. Он что-то подсчитал в уме: «Этот пес работал раз в пять-шесть быстрее человека и ни одного пропуска не сделал».
Кириллов спокойно выслушивал похвалы Дику и только скупым движением руки похлопывал собаку по шее: все, мол, нормально, так порядочный пес и должен работать.
Он сам учил Дика и знал, что тот многое может. Как-то Кириллов проходил с собакой по Московскому шоссе близ Красного Бора. Это было уже после снятия блокады. Мин там Кириллов не искал, просто направлялся на место работы. Движение по шоссе было открыто уже несколько месяцев, здесь то и дело пробегали машины. Ремонтники чинили дорогу, заливали ее асфальтом. И вот посередине этой дороги Дик вдруг уселся, показывая хозяину: там что-то есть. Сверху ничего нельзя было обнаружить. Через осевший и слегка треснувший асфальтовый покров лишь проступало ребро доски.