Девочка ищет отца (с илл.)

Рысс Евгений Самойлович

— Врёт она, — упрямо повторил Коля.

Василии Георгиевич смотрел на Колю внимательным, испытующим взглядом.

— Отлично. Теперь слушай, почему важно выяснить это совершенно точно. Твоя сестра, или кто она там, — словом, эта девочка говорила о своём знаменитом отце так много, что слухи пошли по всей деревне. Народ-то у нас ничего, можно положиться, не выдаст. Но есть у нас один человек, высокое наше начальство — староста. Староста этот, попросту говоря, свинья свиньёй, и нелёгкая занесла его в избу, когда девочка вовсю болтала про своего отца. Староста решил немедленно

ехать в село, чтобы донести по начальству. Александра Петровна подняла крик и созвала людей. И вот сейчас собрался народ в избе, держит старосту и не выпускает. А староста рвётся ехать в село — сообщить в комендатуру. Ясно?

— Выдумала она, — сказал Коля. — Слышала песню про Рогачёва и выдумала.

Василий Георгиевич внимательно посмотрел на Колю:

— Хорошо. Тогда донос неопасен, и я велю старосту отпустить.

Он повернулся и решительно направился к дому.

— Стойте! — крикнул Коля.

Василий Георгиевич обернулся:

— Ну?

— Не надо отпускать старосту.

— Почему? Она действительно дочь Рогачёва?

— Нет… Но…

Василий Георгиевич подошёл к Коле и сказал серьёзно:

— Коля, задерживая старосту, все мы рискуем жизнью. Если это действительно дочь Рогачёва — ну что ж, мы не побоимся. Но если нет — девочке ничего не грозит, а мы рискуем напрасно. Посмотри на меня и скажи правду.

Коля поднял глаза. Фельдшер стоял красный, взволнованный, усы у него топорщились, и такое честное было у него лицо, что Коля вдруг решился:

— Она правду говорила. Генерал Рогачёв — её отец.

Василий Георгиевич сразу стал очень деловит.

— Так, — сказал он. — Откуда это известно?

Коля рассказал про деда Ивана Игнатьевича, про человека, который пришёл в лесной дом, — словом, всё, что он знал сам. Фельдшер выслушал до конца, потом взял его за руку и молча повёл за собой.

Глава семнадцатая

Слышна артиллерия

Когда они вошли в избу, спор там несколько утих.

В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у неё были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле неё на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи.

Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блёклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошёл к Лене, пощупал пульс и потрогал голову.

— Вечером ещё банки поставьте, — сказал он Александре Петровне.

— Так что же, Василий Георгиевич, — жалобно сказал рыжий мужичок, — я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И всё в порядке, мы не в ответе.

Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой:

— Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали?

— Слыхали, — ответил старик. — С утра как начало ухать!

— И думаешь, артиллерия?

— Артиллерия, — уверенно сказал старик.

— Значит, близко.

— Мальчишка мой приехал, — заговорила вдруг востроносая старушонка. — Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста — прямо на Берлин.

Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли.

— Ой-ой-ой, — стонал он, — и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесёшь — плохо, а донесёшь — может, ещё хуже. — Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу.

Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок.

— Подожди, Афонькин, — сказал ласково старичок. — Может, ночью Красная Армия придёт, ты и вернуться не успеешь.

— Ой-ой-ой, — опять заскулил Афонькин, — братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донёс, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?… — Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадёжно махнул рукой: — Донесёте, дьяволы! — плачущим голосом сказал он.

Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону.

— Да уж как сказать, — пожал плечами лысый старик, — если к слову придётся…

— Хорошо, — решительно сказал рыжебородый, — держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю — сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла.

— Да ведь как сказать, — опять ухмыльнулся лысый, — за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть.

— А-а, — закричал рыжебородый, — убить хотите? Угрожаете? — Он весь дрожал, и бородка его тряслась. — Придут из комендатуры — покажут вам!

Тогда вдруг встал молчавший всё время огромный старик с большой седой бородой. Молча подошёл он к окну и ударом руки распахнул его. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. А он только поднял палец.

И в тишине стал отчётливо слышен далёкий гул артиллерийской пальбы. Старик посмотрел на рыжебородого и сказал:

— Слышишь, Афонькин?

Потом так же молча пошёл и сел на своё место в углу.

И снова раздались стоны и всхлипывания рыжебородого:

— Ой-ой-ой, что же делать? Донесёшь — плохо и не донесёшь — плохо. Как быть человеку, как быть?

Закрыв лицо руками, он в отчаянии раскачивался взад и вперёд.

— Тьфу, — сказал Василий Георгиевич, — пакость какая, честное слово! Выведите его, братцы, — тут больная лежит. Ей свежий воздух нужен.

Глава восемнадцатая

Фельдшер побеждает болезнь

День шёл за днём, а Лене не становилось лучше. То она металась на постели, кричала, звала Колю, отца, дедушку, жаловалась, что не может больше идти, то она успокаивалась, замолкала и лежала такая слабая и беспомощная, что даже Александра Петровна, видевшая на своём веку много тяжёлых больных, и та испуганно прислушивалась к её дыханию.