Девочка, испившая Луну

Барнхилл Келли

– Ну что ж, возможно, я тебя провожу! – промолвила она. – Вот, давай… - она всегда любила ходить с ним куда-то, и Энтен прекрасно знал об этом.

– Будет лучше, если я отправлюсь один, - ответил Энтен. Он набросил себе на плечи плащ и зашагал прочь, оставив мать в тени.

Энтен шагал по тем улочкам, по которым практически никогда не ходили, блуждал по самым глухим переулкам Протектората. Хотя день был светел и ярок, он натянул капюшон на лоб, пытаясь держать своё лицо в тени. Энтен давно уже заметил, что прятаться от людей было довольно

комфортно, а ещё на него не так глазели. Иногда детишки застенчиво просили коснуться его шрамов… Если рядом находились их семьи, ребёнка тут же прогонял разозлённый родитель, и больше они никогда и не были. А если дитя не убегало – он снимал капюшон и говорил:

– Ну же, давай.

– А это больно? – спрашивало дитя.

– Не сегодня, - отвечал всегда Энтен. Очередная ложь. Его шрамы всегда болели. Не так, как в первый день или в первую неделю – но всё же, та тупая боль никогда не оставляла его наедине с самим собой.

Прикосновение маленьких пальчиков к бесконечным рубцам заставляло сердце позорно сжиматься, и Энтен испытывал глупую грусть.

– Спасибо, - говорил Энтен, и это каждый раз было чистой правдой.

– Спасибо, - всегда отвечало дитя – а после возвращалось к своей семье, и Энтен вновь оставался сам.

Его скитания – нравилось ему это или нет, - обыкновенно приводили его к подножию башни. Это был его дом на короткий отрезок юности, место, где навеки изменилась его жизнь. И сейчас вот тоже он оказался здесь – сунул руки в карманы, запрокинул голову назад и посмотрел на небеса.

– Почему же, - проронил какой-то голос, - это быть не Энтену, что наконец-то прибыл к нам! – голос казался довольно приятным, хотя Энтен ощутил в нём какое-то странное рычание, так глубоко похороненное в плетиве слов, что услышать его было трудно.

– Здравствуйте, сестра Игнатия, - промолвил он, низко поклонившись ей. – Я удивлён тем, что вижу вас здесь. Неужели наконец-то наука ослабила хватку и позволила вам выбраться на свободу?

Это впервые они разговаривали с глазу на глаз с той поры, как он получил ту кошмарную травму. Их переписка состояла из кратких заметок, вероятно, за сестру Игнатию сочиняемых другими сёстрами, что умели копировать подпись. Она никогда не беспокоилась о нём и не явилась навестить с той поры, как он получил ранения. Парень чувствовал странную горечь во рту – и сглотнул, пытаясь заставить себя не скривиться.

– О нет! – беспечно ответила она. – Любопытство – проклятие умных… Или, может быть, ум – проклятие любопытных. В любом случае, чего-то всегда не хватает, и я всегда занята, но, пожалуй, уход за моим прекрасным садом позволяет мне немного отпустить себя и даже немножечко отдохнуть, - она вскинула руку. – О, помни, не трогай листья! И цветы. И землю, пожалуй, тоже – только не без перчаток. Большинство этих трав – смертельно ядовиты. О, скажи мне, разве они не ужасно милы, мой дорогой?

– Само совершенство, - отозвался Энтен, хотя на самом деле о травах он практически не думал.

– И что же привело тебя сюда? –

щурясь, спросила сестра Игнатия, когда взгляд Энтена вновь скользнул по тому этажу, где жила сумасшедшая.

Энтен вздохнул. Он всё смотрел на сестру Игнатию, на садовую грязь на её рабочих перчатках, на пот, стекавший по разогретому солнцем лицу. Её взгляд светился так, словно она только что отведала самое вкусное во всём мире блюдо, а сейчас ещё наслаждалась послевкусием. Но нет, это было невозможно – ведь она работала на улице!

Энтен откашлялся.

– Мне хотелось сказать лично… Я не смогу сделать тот стол, который вы потребовали, за шесть месяцев или даже за год, - проговорил он. Разумеется, это было ложью. Конструкция оказалась довольно простой, а того материала, что они попросили, полно повсюду – особенно если пользоваться лесами на запад от Протектората.

– Что за глупости! – ответила сестра Игнатия. – Разумеется, ты можешь кое-что сдвинуть. Ведь сестры почти, что твоя семья.

Энтен покачал головой, и его взгляд вновь скользнул к окну. На самом деле он не видел сумасшедшую, по крайней мере, вблизи с того мига, как на него напали птицы. Но во снах она приходила к нему каждую ночь. Иногда стояла на стропилах. Иногда – плясала в камере. А как-то раз была всадницей на спине бумажной птицы и растворялась в ночи.

Он подарил сестре Игнатии половинчатую улыбку.

– Семья? – промолвил он. – О, госпожа, я верю, семья существует.

Сестра Игнатия притворилась, что ничего не услышала, но поджала губы, сдерживая усмешку.

Энтен вновь оглянулся на окно. Сумасшедшая замерла в узком проёме. Её тело казалось чуть больше тени – и он увидел, как её рука касается решётки, а птица кружится рядом и жмётся к её ладони. Сделанная из бумаги птица. Он практически слышал сухой шелест крыльев, что бились по воздуху быстро-быстро.

Энтен содрогнулся.

– Что ты видишь? – спросила его сестра Игнатия.

– Ничего, - солгал Энтен. – Ничего не вижу.

– Мой милый мальчик… Что случилось?

Он вперил взгляд в землю.

– Успехов вам в ваших начинаниях.

– Прежде чем ты уйдёшь… Почему б тебе не сделать нам одолжение, раз уж никакой платой мы не можем тебя соблазнить, чтобы ты сотворил те прекрасные вещи – вопреки тому, что мы будем просить?

– Госпожа, я…

– Эй, ты! – позвала сестра Игнатия, и тон её на секунду стал куда резче. – Ты закончила своё работу, дитя?

– Да, сестра, - полился по саду звонкий, яркий голос, напоминающий ему колокольчик. Энтен почувствовал, как сердце его сковывает старое, прочное железное кольцо. О, этот голос! Он помнил его. Он слышал его в школе – и все эти годы тот луною раздавался в его воспоминаниях.

– Замечательно, - она повернулась к Энтену, и из уст её вновь полились сладкие, нежные речи. – У нас есть один новичок – и дивное решение не потратить жизнь на изучение и созерцание, а на возвращение в огромный, страшный внешний мир. О, что за глупости!...