Девочка, испившая Луну
Шрифт:
Сумасшедшая прицелилась. Ведьма направлялась на поляну. Старейшины направлялись на поляну. И сокол полетит именно туда, к ребёнку. Она знала, что его кости притянут дитя.
Великий старейшина Герланд, по правде, был уже в годах. Зелья, которые он каждый день получал от Сестёр Звёзд, помогали, но сейчас казалось, что действовали они хуже обычного. И это его раздражало.
А ещё его раздражали эти младенцы, то, что на самом деле это не давало никакого результата. Он просто не пользовался теми, что были особенно трогательными. Они забирали тех, кто был громок, хамил, кто был самым настоящим эгоистом.
К
Гравитация, конечно, была прелестной вещью. Прекрасной и хорошей, особенно важной для того, чтобы в мире всё оставалось хотя бы относительно на своих местах, вот только Герланд устало перекладывал ребёнка с одной руки на другую, понимая, что слишком уж он постарел для подобных вещей.
Он отпустил Энтена. Он знал, что это было невообразимо глупо. Куда лучше было бы не позволить этому мальчику просто так взять и уйти. В конце концов, сейчас обыкновенным делом были казни, но какие ж они грязные! Особенно если в этом всё ещё замешана родная семья… Насколько же иррациональным было сопротивление Энтена в День Жертвоприношения! Раздражению Герланда не было конца, и он чувствовал, что потерял что-то, когда Энтен ушёл, хотя точно не мог сказать, что именно. А в совете с его уходом воцарилась поразительная пустота. Он говорил себе, что просто хотел, дабы кто-то другой держал это извивающееся отродье, но Герланд знал, что в этом чувств было больше, чем ему на самом деле хотелось.
Люди вдоль дороги склонили головы, когда мимо проходил Совет, всё шло нормально. Извивался в руках ребёнок. Плюнул Герланду на халат, и тот тяжело вздохнул. Он не устроил сцену. Он позволил своим людям спокойно перенести эту досужую неудачу.
Довольно трудно – никто и не узнает, до какой степени! – оставаться любимым, благородным, бескорыстным. И когда Совет миновал последний рубеж, Герланд в очередной раз поздравил себя с тем, как он добр и мил.
Вопли ребёнка превратились в тихую икоту.
– О, что за неблагодарность… - пробормотал Герланд себе под нос.
Энтен был уверен, что его заметили на дороге, когда Совет проходил мимо. Он на мгновение встретился взглядом со своим дядей Герландом – он с содроганием подумал о том, насколько отвратителен был этот человек, а после выскользнул из толпы и шагнул к воротам, когда убедился, что его никто не видит. А после, под прикрытием деревьев, бегом направился в сторону поляны.
Эсин всё ещё стояла на обочине дороги. У неё уже была подготовлена корзинка для горюющей семьи. Она – ангел, сокровище, невероятная женщина! – и вот уж месяц прошёл с той поры, как она покинула башню… А после стала женой Энтена. Они отчаянно друг друга любили. Они мечтали о семье, вот только…
Крик ребёнка.
Женщина, застывшая на стропилах.
Облако печали, зависнувшее туманом над Протекторатом.
Энтен наблюдал за тем, как раскрывался древний ужас – и ничего не делал. Он стоял, будто дитя, когда забрали ребёнка и утащили его в лес. Он повторял себе, что ничего не мог сделать, даже если бы и сильно захотел. Так все полагали. Так считал Энтен.
Но ещё Энтен думал, что всю свою жизнь он проведёт в гордом одиночестве – а любовь доказала ему, как он ошибался. И мир теперь стал ярче, чем был прежде. Если одну веру можно разбить, то почему вторая должна никогда не поддаваться?
А что делать, если они ошибаются относительно колдуньи? Что делать,
И почему эта мысль никогда прежде даже не приходила ему в голову? Разве не было бы лучше, думал он, привести ребёнка в мир хороший, мир справедливый и добрый.
Если бы кто-нибудь попытался поговорить с ведьмой? Откуда они знают, какие у неё мотивы? В конце концов, в любой старухе должно быть немного мудрости! Это имело смысл.
Любовь сделала его легкомысленным. Любовь сделала его храбрым. Любовь смела туман с многих понятий. И теперь Энтен нуждался в ответах.
Он пронёсся мимо древних платанов и спрятался в кустах, дожидаясь, пока уйдут Старейшины.
Именно там он отыскал бумажного сокола, что украшением висел на тисовом кусте. Он схватил его и прижал близко-близко к своему сердцу.
Когда Ксан добралась до поляны, было уже довольно поздно. И она опоздала – она ведь уже сколько времени не слышала суеты ребёнка.
– Тётушка Ксан идёт, дорогой! – закричала она. – Прошу, не бойся!
Она не верила в это. Столько лет она ни разу не опаздывала. Никогда. Ох, бедняжка… Она закрыла глаза, попыталась направить в ноги поток магии, чтобы прибавить скорости, но, увы, это больше походило на лужу, чем на потом – но немного помогло. Опираясь о свой посох, Ксан быстро зашагала по зелёной тропе.
– О, слава Бугу! – она тяжело дышала, узрев наконец-то круглолицего, взбешённого, но живого и невредимого ребёнка. – Я так беспокоилась о тебе, я…
И тогда между нею и ребёнком встал мужчина.
– Стой! – прокричал он. Лицо его было покрыто шрамами, в руках оказалось оружие.
Лужа магии, что сейчас была усугублена страхом, удивлением, беспокойством за ребёнка, что оказался за спиной этого опасного пришельца, вдруг обратилась настоящим приливом. Он промчался по костям Ксан, освещая её мышцы, заставляя кожу сиять, и даже волосы зашипели магией.
– Сойди с моего пути! – прокричала Ксан, и голос её загудел среди скал. Она чувствовала, как волшебство исходит из центра земли, проходит через её ноги и с головы срывается в небеса, взад и вперёд, взад и вперёд – и массивные волны бьются о берез её безбрежной силы. Она протянула руку и схватила мужчину, и тогда он громко закричал, словно всплеск ударил его прямо в солнечное сплетение, заставляя потерять возможность дышать, как будто отбросил куда-то в сторону с невообразимой силой… И вправду, Ксан с лёгкостью могучей ведьмы отшвырнула его – словно он оказался обыкновенной пушинкой, тряпичной куклой, не имеющей особого веса. И она превратилась в огромного ястреба, спустилась к ребёнку, когтями вцепилась в пелёнки и подняла ребёнка в небо.
Ксан не могла быть таковой – магии бы просто не хватило, - но довольно долго они с ребёнком были в воздухе на гребне ветра. Там она могла бы давать ему еду и дом, если, конечно, первая не рассыплется на части – а ребёнок всё вопил и вопил.
Сумасшедшая в башне наблюдала за тем, как трансформировалась колдунья. Она ничего не почувствовала, когда увидела, как перья прорвались из её пор, как расширились её руки, а тело стало короче, когда старуха внезапно завопила от своей могучей власти и от необъятной и необратимой боли.