Девочка из Ленинграда
Шрифт:
— Есть, товарищ командир! — козырнул Хабас и, стараясь ступать как можно чеканнее, вышел из землянки.
— Чудесный паренек! — сказал Татарнаков комиссару. — Добрая смена подрастает!
— Совершенно верно, — согласился Фролов. — Хабас, Рая, ее подружка Фатимат, дочь Дагалины… А сколько таких ребят по стране!..
В полдень три всадника выехали из лагеря в восточном направлении. Сначала их кони шли ухо в ухо, и Люся снова и снова расспрашивала Хабаса про русского переводчика: какого он роста, как выглядит.
— Я уже рассказывал
Это было так смешно, что Кушба расхохотался. Улыбнулась и Люся.
— Спасибо, Хабо, — сказала она. — И пожалуйста, не сердись на меня. Мне очень нужно знать об этом русском.
Теперь она не сомневалась, что это Слепцов, переводчик комендатуры, ее «жених». И мысль ее лихорадочно заработала: как воспользоваться Слепцовым для освобождения заложников? Как встретиться с ним?
Она еще не знала, что и как сделает, но ее уже охватило нетерпеливое желание скорее добраться до селения.
Они пробирались горной тропой. Впереди ехал Хабас на своем хромоногом Орле. За ним Люся. Позади Кушба. У него через седло перекинуты две сумки. Одна с кукурузной мукой, другая с печеными чуреками. В муке спрятаны две «лимонки».
— Хабас! Нельзя ли чуть побыстрее?! — крикнула мальчику Люся.
— Если бы мой конь был как у тебя, я проскакал бы галопом по этой тропе!
Люся лишь грустно вздохнула. Она отлично знала дорогу и могла бы уехать вперед, но тогда отстал бы Хабас. А они должны вместе въехать в аул, как двоюродные брат и сестра. Хабас ездил к своим родичам за мукой, а она, Люся, идет навестить тетю Нахшир.
Под вечер они достигли Бараньего лба — горы у выхода из ущелья, откуда уже было видно раскинувшееся по равнине селение. Тут они остановились. Кушба перенес сумки со своего седла и навьючил на лошадь Хабаса.
Люся спешилась, передала коня Кушбе: в аул она пойдет вместе с Хабасом пешком, а Кушба останется здесь и будет ждать партизан. Сюда же потом вернутся и Люся с Хабасом, чтобы доложить командиру о результатах разведки.
— Я тебя очень прошу, будь осторожна, — говорил Кушба, прощаясь с Люсей. Он придержал ее руки и, когда Хабас удалился, ведя в поводу лошадь, привлек к себе, поцеловал: — Счастливого пути!
— Все будет хорошо, дорогой! — шепнула она и побежала догонять Хабаса.
Кушба расслабил подпруги, привязал лошадей к дереву…
Ах, как хотелось ему пойти на это опасное дело вместе с Люсей! Однако приказ есть приказ. Он должен остаться здесь и ждать прихода отряда. Костер разжигать нельзя, но он одет тепло. Не озябнет. Только уж очень томительно ждать! Но он постарается чем-нибудь занять себя. Представит, например, что с ним Люся, и будет рассказывать ей о своем степном селении, о том, как на все лето уезжал с табуном в предгорные пастбища, как однажды на кобылицу с жеребенком напала целая стая волков и как он отбивался от них… Нет, что интересного в этом для девушки? Он будет сочинять песню о ней. А когда вернутся в лагерь, уйдут в горы, и там он споет эту
Чтобы не возбудить подозрений, Люся и Хабас обогнули селение и подошли к нему с запада — со стороны степей.
Они решили пройти мимо колхозной усадьбы и посмотреть, как охраняют заложников, которых заперли в скотном дворе.
Часовых было двое.
Миновав усадьбу, разведчики вошли в селение. Сумерки еще не сгустились, а улицы были пусты. Видимо, люди боялись карателей. Даже не рыскали собаки. Зато и тут и там слышался вой, словно псы чуяли какую-то беду.
До домика Нахшир оставалось совсем недалеко, но Люся и Хабас сделали крюк, чтобы пройти мимо управы.
Вот и площадь, а вон здание бывшего сельсовета, где теперь хозяйничают староста и полицаи. На крыльце управы — пулемет. Ходит часовой с автоматом. Двое сидят на перилах, дымят сигаретами и о чем-то болтают с веселым хохотком… Стоп, это же не полицаи, а солдаты, немцы! Вчера их не было!
Как бы поправляя вьючные сумки, Хабас огляделся и заметил слева от управы спрятанные за обрывом машины с брезентовыми тентами.
Он шепнул Люсе: «Видишь?»
Та кивнула и перевела взгляд на освещенные окна управы: там, за столом, дымя сигаретами, подгулявшие солдаты резались в карты с полицаями. Среди них не было видно ни одного офицера. «Наверное, кутят у старосты», — подумала Люся.
И она не ошиблась. Когда они, идя по главной улице селения, поравнялись с большим, под черепичной крышей домом старосты, их окликнул на кабардинском языке часовой:
— Стой, кто идет?!
Они остановились. Подошел полицай с карабином в руках и кинжалом на поясе.
— Кто такие, куда следуете?
— Домой, дяденька, — жалостно протянул Хабас. — За пропитанием в степные селения ходили. — Мальчик кивнул на сумки, перекинутые через седло.
Полицай подозрительно окинул девушку, шагнул к седлу, вынул кинжал и ткнул в сумку.
— Не смей, негодяй! — Люся бросилась к полицаю. — Хочешь мальчишку и старую больную женщину без кусочка чурека оставить?! (К счастью, полицай ткнул не в сумку с мукой, где лежали гранаты, а в другую, с чуреками.) Убирайся прочь, иначе я пожалуюсь господину Бернеру!
Люся не раз пользовалась этим приемом при встрече с полицейскими. Ее угроза пожаловаться самому коменданту города действовала безотказно. Увидев красавицу горянку, полицаи вполне допускали, что девушке покровительствует сам шеф.
Ее гневный голос, видимо, заслышали в доме. На крыльце появился невысокий человек в военном кителе. На секунду он замер, глядя на дорогу, потом махнул сразу через несколько ступенек и очутился возле девушки.
— Вадим!
— Люся! — Слепцов повернулся к полицаю: — Пошел прочь! — И снова к девушке: — Как ты тут?.. А, тетку больную навестить… Слушай, я тут с отрядом… С Карлом Шульцем. Чудный немец! Что наш брат русский. Любит кутнуть и с девчонками повеселиться. Нас пригласил староста. Может, зайдешь, а?