Девочка из Ленинграда
Шрифт:
— Или к нам в Ленинград. У нас тоже есть университет.
— А ваш город очень хороший?
Рая невольно прикрыла глаза и выдохнула:
— Очень, Хабо!
И столько было в этом вздохе тоски по родному городу, что Хабас поспешил утешить ее:
— Ничего, дождемся!
— Дождемся, — как эхо, повторила Рая. — Знаешь, Хабо, у нас есть и университет, и много разных других вузов, и училищ. Так что ты приезжай к нам. В Ленинград. У нас там дом большой, просторный: будешь жить у нас.
— Хорошо, я подумаю, — сказал Хабас. — Ну, наверное, пора.
Он включил приемник — послышался
— Чуточку порасстроился, — смущенно проговорил Хабас. — Все некогда поправить.
— А ты умеешь?
— Конечно. Я в радиокружке с четвертого класса!
— А где ты батарейки достаешь? — спросила Рая, вспомнив, как трудно было достать их в Нальчике для приемника, который стоял у них в подвале.
Хабас смущенно улыбнулся.
— Тут как-то немецкая карательная рота проходила. Офицеры ночевали у нас. Ну, я и… достал у них!
Рая понимающе улыбнулась.
Хабас крутил какие-то рукоятки — слышались то свист, то щелканье. Но вот раздался знакомый голос Левитана, Хабас поднял вверх палец — тс-с-с!
Рая затаила дыхание: Совинформбюро сообщало о Ленинграде. Немцы ведут артиллерийский обстрел города из дальнобойных орудий, хотят посеять среди его жителей панику. Но героический Ленинград стоит как утес. Враг не пройдет!..
Рая слышала, как гулко бьется у нее в груди сердце.
Потом диктор говорил о боях на других фронтах.
Когда сводка кончилась и начали передавать музыку, Хабас, экономя батареи, выключил приемник, вздохнул:
— А про наш Кавказ почему-то ничего не сказали. Ну, ничего: наши тоже не пустят фашистов за хребет.
Ночью Рая долго не могла заснуть. Передача о родном городе взволновала ее. Снова и снова вставали перед ней, как наяву, картины: эвакуация, гибель мамы, Харьков, исчезновение Вовки… Ни на один день она не забывала про него. Где он теперь? Неужели погиб в Харькове во время бомбежки?.. Нет, нет, его, конечно, вывезли из охваченного огнем города в какой-нибудь далекий детский дом. А может, приютила какая-нибудь вот такая же добрая, как Нахшир, украинская женщина… Не забыл ли он своей фамилии и имени?
И она мысленно говорила ему: «Вова, помни, ты Володя Дмитриев. А я Рая. Кончится война, мы будем искать друг друга. И обязательно должны найти, потому что у нас с тобой никого не осталось, кроме бабушки…»
Возмездие
Наутро в селении царил переполох. Хабас, водивший поить коня к ручью, влетел в дом, шепнул Рае:
— Полицая убили! Хочешь посмотреть? Айда!
Рая накинула полушубок, нахлобучила на самые глаза шапку, и они выбежали из дома. Пробираясь задворками, прыгая через низенькие заборы огородов, они скоро очутились в центре селения. Там около дома бывшего сельсовета собралась большая толпа. Хабас и Рая пробились к крыльцу. Около двери лежал навзничь человек. Видна была кровь, она уже застыла и потемнела.
На крыльце стоял мужчина — в золотистой каракулевой шапке, в черкеске, с револьвером и большим кинжалом в богатых, отделанных серебром ножнах. «Староста!» — шепнул Хабас Рае.
Держась за позолоченную рукоять кинжала, староста говорил:
— Сельчане! Если кто видел
И только теперь Рая поняла, какая страшная опасность нависла над ней. Она дернула за рукав Хабаса, шепнула: «Пойдем домой… Мы с бабушкой должны уйти».
Хабас взглянул на Раю и, не сказав ни слова, стал пробираться сквозь толпу, Рая — за ним. И только когда они были уже далеко от злополучного места, он спросил:
— А почему ты боишься? Разве могут подумать, что вы с бабушкой убили этого шакала?
Рая долго не отвечала. Наконец тихо сказала:
— Хабо, ты можешь хранить тайну?
Мальчик приостановился и с упреком посмотрел на Раю.
— Разве ты еще не убедилась в этом, когда я был у вас в Нальчике? Со скалы в пропасть бросай — ничего не скажу! — обиженно воскликнул Хабас, а в его черных блестящих глазах было выражение непреклонной твердости и немальчишеской суровости.
— Да, да, Хабо, прости… — поспешила извиниться Рая. — Я не то сказала… То есть не то хотела сказать… Понимаешь, Хабо, мы бежали из Нальчика от гестапо… Я стреляла в полицая. Но не убила — ранила. И он, наверное, рассказал теперь в гестапо обо мне. Он хорошо знал меня. Однажды ночью даже провожал до дома, чтобы не остановили меня немецкие патрули.
Хабас, удивленный, опять приостановился.
— Ты стреляла в полицая? — переспросил он, и теперь в его глазах было такое торжество, такая радость. — Ну, теперь и я тебе скажу: того шакала, — он кивнул в сторону управы, — прикончили наши люди. Я несколько раз ходил к управе, чтобы узнать, когда они дежурят, когда меняются. А как все выследил, доложил нашим. И тогда, когда я вас догнал на дороге, я ездил к своим людям в горы.
— К партизанам?
Хабас кивнул.
— Я у них связной. И разведчик, — не без гордости добавил паренек.
Но тут же он как-то сник, погрустнел. Рае действительно надо было уходить, а ему так не хотелось расставаться с нею. Еще там, в Нальчике, выполняя вместе задания подпольной группы и рискуя жизнью, они стали настоящими друзьями. Мечтали: когда кончится война, Рая будет приезжать во время летних каникул к ним в Кабарду, а он непременно навестит ее в Ленинграде. И посмотрит этот замечательный город, где жил Пушкин, который так здорово писал о Кавказе.
Да, как ни трудно расставаться, все же Рае и Арине Павловне надо уходить: немцы действительно могут нагрянуть в Бурун. И кто знает, не привлекут ли их внимание эти русские нищие, хотя в них нет ничего необычного: много теперь всяких людей бродит по свету — и русских, и нерусских.
Еще по приезде Рая сказала Хабасу, что, по совету Дагалины, они пробираются в селение Верхний, к Люсиной матери, Данах. Немцы боятся появляться там: селение окружено густым лесом и горами.
— Это правда, — подтвердил Хабас. — Я провожу вас туда горной тропой. А то староста и полицаи теперь, как шакалы, будут выслеживать каждого незнакомого. Тронемся, как только стемнеет. Только вам надо будет одеться потеплее: нам придется ночь переждать в горах.