Девочка из Ленинграда
Шрифт:
— На-ко прочти еще раз, внучка.
Рая читала. По щекам бабушки текли слезы.
Сегодня мама ушла в больницу навестить Антонину Ивановну. Обещала скоро вернуться, а пришла лишь под вечер. И такая взволнованная.
— Рая, — сказала она, — я задержалась в роно. Завтра мы уезжаем. Эвакуируемся.
— Куда, мама?!
— Пока неизвестно. Куда-то на юг. Поедем эшелоном. Много учителей поедет. С семьями.
Мама говорила коротко, отрывисто, будто отдавая приказ. Ее, Раю, всегда удивляло, как мама быстро
Всю ночь готовились к отъезду. Надо было взять с собой только самое необходимое. Но и необходимого набиралось так много, что всего и не захватишь. Правда, утром заедет машина и увезет вещи на вокзал. Но как потом управишься со всем этим в дороге? И они снова и снова развязывали узлы, раскрывали чемоданы и откладывали лишнее.
Рая взяла себе в рюкзак белье, платьица, зимнюю шубку: ведь уж на носу осень, а там и зима не за горами. Хотя поедут на юг, но и там может стать холодно. А сейчас она наденет легкую куртку, вязаную шапочку и спортивные шаровары.
Папины вещи все целиком оставались дома. Только бронзового стрелка Рая украдкой сунула в чемодан. Но когда мать в очередной раз просматривала вещи, она сокрушенно всплеснула руками:
— Рая! Зачем это? В нем же целый килограмм! Вместо него лучше взять пару теплого белья.
— Мама! Но это же такая дорогая память для папы! Ну, я прошу тебя!
Евгения Федоровна посмотрела в умоляющие глаза дочери.
— Ну, хорошо… — сказала она и обратилась к Арине Павловне: — Мама, газету и письма комиссара ты взяла?
— Как же, Женечка, как же! Первым делом! — Она приложила руку к груди.
Сущая мука была с Вовкой. «Чапай» ни за что не хотел расставаться со всем своим боевым снаряжением. И пистолет хотел взять, и карабин, и жестяную пушку. И даже деревянного скакуна, впряженного в тачанку, не хотел оставлять.
Но мама была неумолима: разрешила взять только один пистолет, стреляющий палочкой с круглой резинкой на конце.
Закончили сборы далеко за полночь. Они с мамой легли спать в третьем часу, а бабушка совсем не ложилась. Она разбудила Раю в восемь часов утра: ей надо было сходить к Светке проститься.
Света хлопотала на кухне, варила манную кашу для сестренки, когда пришла Рая. Взглянув на подругу, она сразу поняла, что Рая пришла сказать что-то важное.
— Света… Мы… мы… мы уезжаем… — выдавила она. — Но я буду тебе писать. Ты только отвечай мне тогда. Вот тебе ключ от нашего почтового ящика: может, письма какие будут — перешлешь.
Света обняла подругу.
— Ой, Раечка, наверное, мы больше не увидимся.
— Ну что ты! Глупости! Как наши фашистов прогонят, мы снова вернемся в Ленинград. — Рая развязала бант на кофточке и протянула ленту подруге. — Возьми, а мне дай свою. Это клятва: никогда не забудем друг друга.
Девочки обменялись лентами. Рая поцеловала Свету и, не оглядываясь, торопливо
Машина пришла в половине одиннадцатого. Кузов ее был уже полон вещей, и они с трудом пристроили свои чемоданы и узлы.
Машина уехала.
Бабушка заперла двери. С минуту молча постояли у крыльца. Потом бабушка перекрестила дом, и отправились на вокзал.
Шли молча. Только Вовка все спрашивал:
— Мам! А далеко юг? А папа найдет нас?
На вокзале их встретил мамин начальник — заведующий роно Никанор Петрович Северов. На финской войне он потерял руку.
Никанор Петрович заглянул в записную книжку.
— Значит, так, Евгения Федоровна: ваш вагон — седьмой, пассажирский, поскольку вы с детьми. А вещицы ваши будут в последнем, в товарном. Прошу! — кивнул он на эшелон.
Вагон уже был полон людей, а полки завалены ручной кладью: узлами, рюкзаками, сумками.
— Евгения Федоровна! Прошу сюда! — окликнул маму какой-то седой старичок в очках с золотой оправой.
— А, Леонид Аполлонович! Здравствуйте! А не стесним вас?
— В тесноте — не в обиде!
Старичок был маминым сослуживцем, преподавателем математики. Он вышел в прошлом году на пенсию.
Мама и бабушка разместились рядом с Леонидом Аполлоновичем на поперечном сиденье, а Рая с Вовкой — на боковом, у прохода. Вовка сразу прильнул к окну…
Налет
Поезд шел на юг уже несколько дней. В вагоне было душно. Мучила жажда. Вовка в начале дороги почти не отрывался от окна, за которым пробегали леса, мелькали деревни, будки, сверкали под солнцем речушки, ручьи. Потом лес кончился и до самого горизонта не было видно ни деревца.
— Рай! А где же елки?
— Тут они не растут. Тут степь.
— Какая степь?
— Ну, такая… Ты же видишь какая: поля, поля, поля. И земля черная. Так и называется — чернозем.
Степь скоро наскучила Вовке, и он начал хныкать:
— Мам, когда будет юг?
— Скоро, сынок. Не надо ныть. Будь молодцом… Ты же у нас чапаевец, — с улыбкой добавила мама.
Вовка посмотрел исподлобья на Леонида Аполлоновича: старичок, видимо, был очень удивлен, что едет в одном вагоне с самим чапаевцем, и мальчик для пущей важности достал пистолет.
— Осмелюсь спросить, какой системы? — поинтересовался Леонид Аполлонович. — А, «кольт»! В семнадцатом, при штурме Зимнего, довелось им пользоваться. Отличное оружие!
Казалось, пути не будет конца. Леонид Аполлонович совсем ослаб. Плохо чувствовала себя и бабушка. И только мама не поддавалась усталости. Она была как бы хозяйкой не только их отделения, а и всего вагона. Рая помогала ей. Ходила за кипятком, подметала пол.
На некоторых станциях поезд простаивал часами, пропуская воинские эшелоны, и тогда Рая выходила из вагона. С ней увязывался и Вовка. Мать строго наказывала: держать мальчика за руку и ни в коем случае не отпускать от себя.