Девочка, Которая Выжила
Шрифт:
– Угу! – Аглая кивнула.
Из ее бургера выпал кусочек халапеньо и покатился по столу. Елисей потянулся было за перчиком, чтобы съесть, но встретил осуждающий взгляд дочери и не стал. Елисей так понял, что облизывать мытые пальцы можно, а подбирать куски со стола все же нельзя.
Они доели бургеры молча. Заказали кофе. Елисей спросил:
– Ты очень скучаешь по ней?
Аглая кивнула:
– Очень. Я даже в церкви была, пап. Я хотела бы поверить, что…
– Что вы встретитесь в полях Господа?
– Ну, не знаю… Что можно получить какой-то знак, где она сейчас.
Елисей отвел глаза. Его взгляд упал на пустую коробочку из-под бургера. Слово «стуфато» написано было по трем сторонам коробки. «СТ» на левом боку, «ТО» – на правом, а посередине на крышке большими буквами – «УФА».
Елисей помнил, что Нара была родом из
– Вот тебе знак.
– Чего?
– Ты же хотела получить знак, где она сейчас. Вот он знак. Написано «Уфа».
– Па-ап! – Аглая улыбнулась с выражением (Елисей не понял) упрека или благодарности.
– А ты какого знака хотела? Лестницу в небо? Горящий куст?
– Горящий куст – это баянище, – она перегнулась через стол и поцеловала отца в щеку. – Коробочка лучше.
Глава 23
Возле здания суда было много народу. Елисей встретил не меньше сотни знакомых, все больше людей преуспевающих, а то и знаменитых. Они пожимали Елисею руку и говорили преувеличенно громко, как если бы их записывали телекамеры, что в стране уже совсем беспредел, что хватают кого попало, как в тридцать седьмом, что началась планомерная атака спецслужб на благотворительные организации – последний оплот свободомыслия. Они так говорили, а Елисею казалось, что они как будто бы отмечаются, как будто бы берут Елисея в свидетели, дескать, запомните, я тут был, поддерживал свободомыслие и протестовал против полицейского произвола. Все встреченные знакомые заведомо полагали, что и Елисей тут с теми же благородными целями, никому не приходило в голову сопоставить фамилию Елисея с фамилией девушки, из-за которой Матвей Брешко-Брешковский в тюрьме. А может быть, и не помнили его фамилии, а может быть, и имени не помнили, помнили только, что мелькало его лицо, когда это было модно, в баре «Экипаж», а потом в баре «Маяк», а потом в ресторане «Жан-Жак» на Никитском бульваре, посещать который по пятницам – все равно что записаться в либеральную-демократическую-за-права-человека-за-интеграцию-с-Европой-за-отдайте-Крым- Украине-за-однополые-браки-за-сменяемость- власти-и-за-Навальный-тот-же-Путин-только-наоборот партию.
В большинстве случаев Елисей просто кивал. И только однажды, встретив близкого друга, известного детского врача-гематолога, в ответ на его возмущение полицейским беспределом сказал, удерживая руку доктора в своей руке:
– Лёш, ты помнишь, как зовут девушку, которая обвиняет Брешковского в покушении на убийство?
– Ну, как-то там зовут, – профессор нахмурил лоб, но не смог вспомнить.
– Ее зовут Аглая Карпина.
– Ты хочешь сказать… – Доктор огляделся, как будто искал в толпе кого-то, кто немедленно все разъяснит. – Глаша? Твоя Глаша?
– Да. – Елисей говорил тихо, как будто бы тихий голос подтверждал правоту. – Матвей Брешко-Брешковский выбросил из окна мою дочь, и я видел это своими глазами.
– Хренассе! – выразил профессор свои чувства. – Не может быть!
– Я тоже не могу поверить.
– Глаша. Помнишь это, регидрон?
Елисей помнил про регидрон. Лет десять назад Елисей и Алексей с семьями поехали кататься на лыжах в три долины. Аглая подцепила там какой-то лютый желудочный вирус, двое суток мучилась от нескончаемых рвоты и поноса, дошла до серьезного обезвоживания, а доктор сначала мотался ночью из Мерибеля в Куршевель в дежурную аптеку, а потом сидел над девочкой и отпаивал из ложечки регидроном, ложечка за ложечкой, пей, малыш, пей понемножку, но часто-часто, иначе дело дойдет до капельниц, пей. Теперь профессор никак не мог представить себе, чтобы девочка, которую он отпаивал регидроном, могла оказаться знаменем полицейского беспредела. Но и Матвея Брешко- Брешковского в роли маньяка-убийцы он представить себе тоже не мог, поскольку неоднократно обращался к знаменитому психологу, если у кого-то из пациентов возникали суицидальные настроения на фоне химиотерапии.
– Здравствуйте, коллега, ну, что? Сразимся?
Елисей оглянулся, но это обращались не к нему. Метрах в трех за спиной Елисея знаменитый адвокат Илья Кольчевский, широко улыбаясь, через головы нескольких человек в толпе протягивал руку следователю Максиму Печекладову. Максим хорошо знал адвоката Кольчевского и очень не любил.
Этот Кольчесвский всегда был безукоризненно вежлив, непременно здоровался с Максимом до судебного заседания, а по завершении заседания неизменно приглашал выпить кофе и обсудить успехи и промахи друг друга. У Кольчевского всегда был припасен какой-то неожиданный козырь, чтобы разрушить разом главные аргументы обвинения.
Однажды, например, Кольчевский пригласил астронома, черт, профессора астрономии, и тот, исследуя тени с транспортиром в руках, доказал, что камеры наружного наблюдения – да, запечатлели подозреваемого на месте преступления, но не в то время, когда преступление было совершено. Потому что, видишь ли, тени в это время суток должны падать иначе.
И это Кольчевский, когда обсуждалась мера пресечения для Ивана Ифочкина, который ради баловства взломал серверы трех крупных банков и Министерства обороны, а Максим поймал его и запросил содержание под стражей, приведя стандартные аргументы, что подозреваемый, дескать, может скрыться или повлиять на следствие, вдруг выудил из папочки справку о том, что у подозреваемого расстройство аутистического спектра и десять последних лет психиатры безуспешно работают над тем, чтобы научить молодого человека выходить из дома. Подозреваемый при этом сидел в клетке, раскачивался, как китайский болванчик, подвывал и слегка бился виском о прутья. Кольчевский пояснил, что его подзащитный находится в стрессовом состоянии не от того, что огорчен арестом, а от того, что силою помещен из замкнутого пространства своей комнаты в открытое пространство судебного зала заседаний. Судья постановила домашний арест, и через три дня подозреваемый пропал, как в воду канул, чтобы два года спустя появиться в жизни Максима снова под именем Федор фон Если.
А Кольчевский тогда угощал Максима кофе в «Старбаксе» и говорил, улыбаясь:
– Аутизм! Оцените, коллега, какой ход!
Максим несколько раз собирался сказать Кольчевскому, что дело все же не в том, кто кого перехитрит – защитник или обвинитель. Дело все же в установлении истины. Хотел сказать, но так и не сказал. Теперь, пожимая адвокату руку, Максим думал, что кроме всей этой толпы знаменитостей, которую Кольчевский нагнал в зал и к стенам суда, должен быть еще какой-то туз у него в рукаве, который – бог весть – может оказаться и сильнее того козыря, что припас на решительную минуту Максим.
– Коллега, мое почтение! – Максим шутовски раскланялся. – Сегодня моя очередь платить за кофе.
– Прекрасно! Прекрасно! Удачи!
– И вам удачи!
Правым бедром Максим почувствовал, как вибрирует в кармане брюк телефон. Достал и прочел сообщение: «Я здесь. Принесла».
Когда судья Потапова вошла в зал, людская масса перед ней зашевелилась и загремела стульями, чтобы встать. Судье Потаповой казалось, что вместе все эти люди представляют какого-то просыпающегося зверя, отвратительного и опасного. Или да- же личинку, огромную личинку, вроде тех, ради которых муж на даче переворачивает чурбаки под дровяным навесом, чтобы найти их и использовать как наживку для рыбалки. Муж у судьи Потаповой был прокурор и рыбак. И всякий раз, вытаскивая карпа на платном пруду в Бузланово, куда и судья Потапова иногда ездила вместе с мужем и дочкой, муж приговаривал: «Попался, злодей!» Как будто карп совершил преступление и теперь, будучи насаженным на кукан, получает справедливое возмездие.
– Прошу садиться, – произнесла судья, и человеческая личинка растеклась по стульям.
Зал был полон. Судье неприятно было видеть сразу столько преступников. Все люди для судьи Потаповой делились на две категории – работники правоохранительных органов и преступники. Среди работников правоохранительных органов тоже иногда попадались преступники, но реже. Среди штатских преступниками были практически все. Знаменитая актриса, сидевшая в первом ряду и смотревшая на судью вызывающе, наверняка не платила налогов, вела распутную жизнь и употребляла наркотики. Журналисты, которые строчили для своих изданий и блогов прямые репортажи из зала суда, наверняка работали еще и на западные спецслужбы. Молодые мужчины, дружески махавшие подозреваемому, наверняка были гомосексуалистами, а гомосексуализм только недавно и только под давлением западных спецслужб перестал в России считаться преступлением, хотя, конечно же, если честно, преступлением являлся. Они все были преступники, эти люди, только преступники хитрые, и их трудно было изобличить.