Девочка Надя, чего тебе надо?

Шпаликов Геннадий Федорович

Пугаешь? — спросил Костя.

Нет. — Славка говорил серьезно. — Я не пугаю. Надька, она человек... Думаешь, я такой, не понимаю?.. Я понимаю... Только плохо это кончится!

Опять пугаешь, — Костя говорил спокойно.

Костя... Ты что? Ты на самом деле ничего не понимаешь? Или прикидываешься? Ты что, с Луны? Даже Лизка, дура, могла ее сегодня ночью, сонную прибить... За отца, так она считает... Лиза — что! А эта вся рвань!.. Да о чем мы говорим! Она жена твоя, а ты книжки под абажуром читаешь!

Пугаешь, Славка, — сказал Костя. — Пустой

номер.

– Нет, не тот у нас получается разговор, Костя! Я ведь Лизу люблю... Тебе это могу сказать, никому не говорил — ей не говорил... Ну, дело ночное, можно... Надька твоя думает, Лизе легче, если она с ней. На завод чуть ли не за ручку водит. Кормит. Книжки приносит интересные... Очень интересные книжки. А зачем? Кому это нужно — она спросила? Она, конечно, идейная, и все такое. А тебе от ее идейности хорошо? Ленке вашей хорошо? Ну и черт с ней! Пусть живет, как хочет! Самоед она, твоя Надька! Женюсь на Лизе, и все, и крышка! Но — опять твоя Надька! Что ей надо? Ну что! Как забор. Никого к Лизе не подпускает. Какая-то монополия, что ли! Меня, понимаешь - меня! через милицию от Лизы отвела! — Славка говорил без истерики, ясно. — Ну что — милиция разбирается, кто кому нужен? При чем тут милиция-полиция? Я ее люблю, я все для нее сделаю, а она у Надьки как поднадзорная! Славка выпил.

Вот Надька говорит, что людей любит... А она не людей любит, а себя! Ей так удобнее, выгодней — смот­ри, какая я хорошая, а какие вы все подонки...

Славка говорил громко, забыл про девочку, за стеной спящую, забыл, а девочка проснулась и заплакала.

Ты погоди, — сказал Костя и встал. — Погоди. Я сейчас.

Вскоре он вышел на кухню с девочкой, завернутой в одеяло. Ноги босые у девочки торчат, она хныкала. Славка сидел молча.

Костя ходил но кухне, укачивал. Но девочка все хны­кай и, судя по всему, намеревалась и зареветь — всерьез.

Может, ей на горшок надо? — предложил Славка с ясностью выпившего человека. — Чего ты ее качаешь? Где горшок?

— Под кроватью, — сказал Костя. — Давай... Славка принес горшок.

Они посадили девочку на него. А сами к столу.

Девочка со сна, спросонья, смотрела на отца и незна­комого дядю, принесшего горшок и так неловко ее на горшок посадившего.

На Надьку похожа, — сказал Славка. — Принцес­са на горшке. Сейчас бы сфотографировать, на память... У тебя аппарата нет?

Да снимал я ее на горшке, — сказал Костя. — Целая серия есть.

А хорошо ей сейчас, — сказал Славка, — горшок, что ли, мне купить? Все радость...

Так они посидели недолго.

Лена на горшке, а ребята за столом, и Лене явно все это нравилось — сидеть среди ночи рядом с папой и не спать... И мало ли что вертелось у нее в голове, это все тайна.

А пока что Костя снял ее с эмалированного трона и в комнату унес...

А когда он вернулся на кухню, Славки там не было.

Стояла недопитая бутылка. Нож лежал, тот самый, с ореховой ручкой.А через какое-то, очень недолгое время взревел мо­тоцикл, без глушителя, и умчался в

ночь.

И в мае бывают пасмурные дни, предгрозовые.

Небо еле раздвинулось, еле что-то пропустилось сквозь облака, летящие низко.

Утром — а было часов шесть, не больше — свалка эта знаменитая смотрелась не так уж и страшно. Фанта­стика, конечно, но при определенном освещении вся эта огромная, совершенно нереальная гора отбросов, ржа­вых листов железа, обломков чего-то, листов бумаги, ко­торые тихо-тихо взлетали, кружась, под утренним ветер­ком, опадали, и еще какие-то ящики, доски, банки, би­тые бутылки, тряпье — все это смахивало даже на какое-то нелепое произведение искусства. На любителя, конечно.

Но близко к этому произведению подойти было никак нельзя. В противогазе — можно, а так — нет.

И все же рано утром стоял около этой горы один человек. Это Надя стояла.Свалка не была чем-то единым. Это, скорее, был хре­бет, а не гора — пологий, упругий. Кое-где что-то высту­пало, вздымалось, дыбилось, но при таком освещении, смутном еще, сумеречном, все сглаживалось, и очерта­ния, если не вглядываться подробно, были без определенностей, без деталей...

Надя стояла напротив, в светлом плаще. Руки в кар­манах. Стояла, соображая.

Дома вокруг, невдалеке, и свет в окнах вспыхивает. Одно окно, другое.

Холодно было еще, рано, сыро.

И снова — рев мотоцикла. Славка, сделав круг, за­тормозил перед Надей.

Она не удивилась. Славка был такой же замотанный, в грязи, и шлем он привез — для кого, пока что неизвестно.

С добрым утром, — сказал Славка. — И с хорошим днем.

Ну и грохот от тебя. — Надя обошла мотоцикл. — Красивый, красный... — Она ручки потрогала, нестандартные. — Научил бы как-нибудь, на досуге... С мотоциклом у меня не вышло... Это раз... Мечтала всю жизнь на планере полететь. Это два... Море ни разу не видела. Представляешь, какая жизнь?

Да, уж чего хорошего... — сказал Славка. — А мотоцикл — это просто. Садись.

Славка ей показал, куда нажимать, шлем предложил, но Надя от шлема отказалась. И пронеслась вокруг этой горы, и ехала ничего, рулила.

Славка стоял, смотрел. Шлемом помахивал.

А Надя круг этот неровный завершала. Все мимо ле­тело, она и не оглядывалась — летит и летит.

После они присели на камнях.

Слава. Что ты собираешься с этим делать? (Он показал на свалку.)

Н а д я. Не знаю.

Слава. Ты думаешь, кто-нибудь придет?

Надя. Придут. Ты же пришел.С л а в а. Я — другое дело.

Надя. У всех свои дела. Но ты же пришел.

Слава. Чем я могу тебе помочь?

Н а д я. Да ничем... Пришел, и спасибо... На мото­цикле я покаталась... Славка, Славка... Ты Лизу береги. Вот и все.

Славка ничего не ответил. Он ходил около этой горы, примериваясь, приглядываясь.

Слава. Дело это безнадежное, Надя. Честно.

Надя. Как сказать. По-моему, да. Но переступить через безнадежность можно. И нужно.