Девочка с куклами
Шрифт:
– Абсолютно. Подумай сам: что бы увидели вскрывшие квартиру полицейские? Передоз. Заурядный случай. Потом появляются друзья и родственники и начинают уверять, что Виктория не употребляла. Тело осматривают медэксперты, находят один след от укола, анализы показывают, что Вика один раз и употребила – первый и последний, у нас появляются естественные подозрения: почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза? Решила попробовать и не рассчитала? Так бывает редко. И ещё реже – чтобы колоться начали в одиночку, обычно у начинающих наркоманов есть проводник в мир дерьма. Наши подозрения усиливаются. И чтобы этого избежать, убийца кладёт на тумбочку дневник, в котором подробно объясняется, почему девушка, которая ни разу в жизни не кололась, умирает от передоза. А чтобы мы случайно не пропустили подсказку, выделяет нужное место закладкой. Ведь не все опера любят читать.
Крылов улыбнулся, но промолчал.
– Дневник подтверждает, что у Виктории были серьёзные психологические проблемы, если мало дневника – поговорите с её врачами и даже с экстрасенсом, он тоже в списке. Мы говорим и узнаём, что девушку мучали страшные кошмары, признаём очевидное, фиксируем суицид и расходимся.
– Наиль был вхож в дом и мог найти дневник.
– Наиля никто со счетов не сбрасывает. Более того, он первый в списке, однако список необходимо дополнить. Но у нас есть проблема.
– Какая? – растерялся Крылов.
– Мы с тобой описали довольно сложное убийство, которое потребовало от преступника не только жестокости, но длительной подготовки, выдержки и хладнокровия, – ответил Вербин. – Однако мы до сих пор не знаем, каким был мотив преступления?
– Cui prodest? Cui bono? [3]
– Или кому это было очень нужно. – Феликс убрал записную книжку в карман и грустно улыбнулся: – Кому так насолила двадцатилетняя девочка, что её решили убить столь замысловатым способом?
3
«Ищи, кому выгодно» – знаменитое выражение римского юриста Кассиана Лонгина Равиллы (I в. до н. э.).
«Я вновь смотрю на своё отражение, только теперь я улыбаюсь. Улыбка немного грустная, потому что я знаю, что будет дальше. Не догадываюсь – знаю. Но не боюсь. То, что будет дальше, вызывает у меня не страх, а грусть. Потому что то, что будет дальше – предопределено. Я улыбаюсь и касаюсь пальцами зеркального стекла. Я не хочу бежать, но не отказалась бы пройти в зеркало. Превратиться в своё отражение, загадочное и холодное, защищённое от мира пребыванием в мире другом. Имеющее возможность смотреть отстранённо. Без эмоций. Без чувств. Я хочу быть холодной и безразличной, но не умею. А значит, мой мир – здесь, по эту сторону зеркального стекла. И поэтому я улыбаюсь грустно, совсем не так, как хочу улыбаться.
Не так, как умею.
Попрощавшись с отражением, я отворачиваюсь от зеркала и, продолжая улыбаться, подхожу к моей кровати. Она идеальна для двоих – в меру жёсткая, широкая, позволяющая вытворять что угодно для получения упоительного удовольствия. Я люблю быть на этой кровати вдвоём, однако сейчас нас на ней семь: я и шесть моих подружек. Шесть кукол в воздушных платьях. Таких же, как у меня. Не обязательно в белых, это не важно, но красивых и воздушных.
Сейчас мы не одинаковы, просто очень похожи.
Мы красивые.
Я не знаю, чувствуют ли куклы хоть что-то, но сейчас это не важно. Они красивы, все они. Мы вместе, все мы. И я улыбаюсь им так же грустно, как себе, потому что мы – вместе. Я вижу свою улыбку в зеркале и довольна тем, что она именно такая, как мне хочется – приятная, милая и грустная совсем чуть-чуть. А ещё я вижу улыбки кукол, они приятные, но пустые, ведь куклы одинаковы и в жизни, и в отражении – одинаково бесчувственны.
Куклы.
Мои подружки.
Я усаживаюсь на кровать, и мне кажется, что куклы сначала подвинулись, чтобы уступить мне место, а затем прижались, но без угрозы. Ведь они мои подружки. Их прикосновения нежны и трогательны, чуть прохладные, потому что их тела не такие тёплые, как моё, но приятные.
Я скоро тоже стану куклой.
Они этому рады.
Они хотят быть со мной всегда и не видят, что моя улыбка грустная. Совсем чуть-чуть. Им хорошо со мной – куклам, и поэтому они улыбаются. Куклы всегда немного улыбаются, вы ведь замечали? У них пустые глаза, полностью отражающие содержимое голов, но на губах всегда играет лёгкая улыбка – их единственный признак жизни… лёгкая улыбка…
Куклы прижимаются и долго, почти минуту, мы молча сидим, наслаждаясь покоем и обществом друг друга. А затем я протягиваю руку и беру шприц. Он „заряжен“, я это знаю, но не знаю, кто его „зарядил“. Пустые глаза подружек и их маленькие ручки говорят, что не они – не смогли бы.
Но кто?
Впрочем, какая разница?
Это не важно теперь, а скоро будет не важно совсем. Шприц подготовлен сделать так, чтобы я уснула и больше ничего не чувствовала.
Никогда…»
Решив посвятить изучению дела Рыковой всю субботу, Феликс заранее продумал план действий и строго ему следовал.
Сначала квартира. Осмотрев её и подробно переговорив с Крыловым, Вербин отправился на Велозаводский рынок – перекусить и привести в порядок мысли. Побродив по фудкорту, Феликс остановил выбор на азиатской лапше с говядиной и неспешно сжевал её, прокручивая в памяти визит в квартиру Виктории. А прокрутив – признался себе, что, несмотря на продемонстрированный Крылову оптимизм, фактов для убеждения Анзорова у него маловато. С другой стороны, следователь дал понять, что готов рискнуть и довериться его нюху, без всяких фактов, но в этом случае в полный рост поднимался другой вопрос – готов ли он подставить Анзорова? Не со зла, конечно, а если нюх даст сбой. Но тем не менее – подставить, предложить открыть дело там, где его нет. Винить его следователь не будет, во всяком случае в глаза, но Вербин не хотел портить кое-как установившиеся отношения.
Вот и думай, что делать: рисковать или нет?
Но для такого решения требовалось больше информации, поэтому, закончив с едой, Феликс достал телефон и набрал номер очень нужного сейчас человека.
– Вова, привет! Извини, что беспокою в законный выходной.
В ответ услышал ироничное:
– И на этот раз не смог дождаться понедельника?
И улыбнулся.
Эксперта-криминалиста Соболева Вербин знал семь лет, с тех пор как Володя только-только пришёл в систему. Поначалу, разумеется, Феликс не сильно радовался, если на его дела ставили молодого специалиста. Но Соболев на удивление быстро вырос в отличного профессионала, заработал славу умного, внимательного и цепкого эксперта, и теперь его появление на месте преступления означало, что зафиксировано и обработано будет абсолютно всё, даже прошлогодняя пыль.
– Этого раза пока нет, и неизвестно, будет ли, – произнёс Вербин.
Соболев сразу понял, почему Феликс ответил так, но не смог удержаться от очередной подначки:
– Ты теперь сам выбираешь себе дела?
– Надо пользоваться положением, пока оно есть.
– Автограф дашь?
– Это платная услуга.
Мужчины рассмеялись, после чего эксперт уточнил:
– У тебя доследственная?
– Ага.
– Что за дело?
– Виктория Рыкова из Кожухова, ты туда выезжал четырнадцатого.
– Девочка с куклами?
– Да.
– Грустное зрелище.
Работа в криминалистике заставила Соболева разработать два определения для всех возможных вызовов: «грустное зрелище» и «гнусное зрелище», вызывающие, соответственно, сострадание или отвращение. Володя ещё не стал прожжённым циником, но в то же время давно уже не был тем пацаном, который в первое же дежурство оказался на убийстве.
– Там, вроде, суицид? – припомнил Соболев.
– Уверен?
– Теперь нет, – пошутил в ответ эксперт. – А до твоего звонка был уверен.
Такой ответ Вербина не обрадовал, поскольку в профессионализме Володи Феликс не сомневался и слово эксперта весило для него значительно больше, чем показания психолога и уж тем более – экстрасенса.
– Никаких зацепок?
– Дай подумать. – Соболев помолчал. – Входная дверь надёжная и была закрыта, предварительный осмотр замка следов вскрытия не выявил, на нормальную экспертизу его не забирали. В квартире полно отпечатков её парня, но их наличие, как я понимаю, не вызывает подозрений. А на шприце есть только отпечатки Рыковой.
– Отпечатки на шприце расположены правильно?
– Да, – сразу ответил эксперт. – Я проверил.
Значит, или действительно сама кололась, или убийца очень ловок.
– Во время осмотра тебе не приходило в голову, что Рыкову могли сначала привести в беспомощное состояние, после чего переодели, усадили на кровать и ввели смертельную дозу?
На этот раз пауза получилась особенно длинной. Вербин понял, что Соболев старательно восстанавливает в памяти выезд в Кожухово, и не мешал эксперту размышлять.