Девочка с персиками
Шрифт:
– Я имею в виду только то, что в русских женщин влюблялись многие и многие знаменитости.
– В Ницце раньше было много русских. Они там зимовали. А в 1861 году там умер наследник престола. Там еще умер Герцен.
– Я думал, что он умер в Лондоне!
– Нет, в Лондоне он издавал свой "Колокол", а жил и умер в Ницце, потому что в Ницце хороший климат, – блистал своими обширными познаниями истории автор фундаментальной диссертации о пошлости.
– Но сейчас там снова есть русские. Береза купил там виллу для своей матери. Там даже стал выходить русскоязычный
– В Ницце есть бульвар Царевич и бульвар Русской Императрицы.
– А еще улица Александра Второго…
Вечером, простившись в Лучьяно и Анной, поблагодарив их за теплый прием, мы сели в поезд Венеция-Ницца.
Мы ехали в сидячем купе второго класса одни, развалившись на диванах и укачиваемые стуком колес. Утром в поезд стали садиться новые пассажиры.
– Давай напердим в купе, чтобы к нам никто не подсел, – предложил хитрый француз.
– Давай, – согласился я.
Мой живот как нельзя более кстати был вздут от съеденных прошлым утром как. С тех пор я еще не погадил, поэтому у меня все получилось легко. Ив сделал пару громких упреждающих выстрелов, я ответил ему длинной пулеметной очередью. К нам в купе заглянула какая-то донна, очевидно, желая найти себе место.
– Bastardi! – с омерзением воскликнула она, быстро захлопывая дверь.
Мы рассмеялись.
Поезд часто останавливался. На одной из станций я открыл окно для ликвидации последствий газовой атаки и выглянул наружу. В нескольких сот метрах виднелось синее-синее море. Теплый южный воздух врывался в купе. На скалистых склонах росли толстые пальмы и другие тропические растения.
– Мы где? – спросил Ив.
– Только что проехали Сан-Ремо.
– Ага, уже скоро граница…
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
Раздавленная змея. Вилла в Бондоле. Марсельеза.
В Ницце мы пробыли не более пятнадцати минут, перейдя лишь на другую платформу, чтобы пересесть в каннский поезд и поканать дальше до Канн.
– Давай сделаем короткую остановку в Каннах, – предложил я.
–
Смотри, какая прекрасная погода! Не меньше двадцати пяти градусов!
Прошвырнемся по набережной Круазетт, выпьем кофе в яхт-клубе! Давай?
Ив не возражал. Спешить нам было некуда. В дороге у нас прибавилось ручной клади, зимняя одежда была теперь ни к чему.
Кофе-экспресс во Франции уже не такой, как в Италии. Это – как и везде, кроме Италии, маленькая чашечка глотков на десять. Зато во французских кофейнях нет еды. За курасанами нас послали в ближайшую буланжению. Во Франции в кофейню приходят со своими закусками.
"Андэрэ лендэр, андэрэ титтэн" – говорит немецкая поговорка, утверждающая, что в каждой стране есть свои неповторимые заебы. В
Англии, например, в рестораны надо приходить со своим спиртным…
На залитой солнцем морской променаде было пустынно. Возле безлюдного фестивального холла в асфальт были впечатаны ступни ног киношных знаменитостей, прошедших в разные годы по каннской лестнице и сорвавших золотые или серебряные
Эти памятные знаки почему-то напоминали могильные плиты.
Возможно, из-за того, что наш путь от вокзала к набережной лежал через район старого города, оккупированный дорогими похоронными агентствами. В витринах по обе стороны улиц красовались полированные гробы и надгробья, траурные ленты и катафалки. И обойти этот район стороной по пути к фестивальному холлу не представляется возможным.
Могильный бизнес убил красивейший город. Почему городские власти и французское правительство не могут запретить всю эту жуть? Любовь к смерти – это же американская национальная черта, отраженная в голливудском кинематографе. Я еще не видел ни одного американского фильма, в котором бы не было сцены убийства, похорон или кладбищ. В каждом из них присутствует хотя бы один из этих трех элементов, а зачастую сразу все три.
Может быть, это американское кино убило Канны? Но Канны – город мертвых. Сюда приезжают умирать богатые старики. А назойливые гробовщики напоминают об этом всем. Надо изгнать гробовщиков в районы кладбищ, как это принято во многих других городах! Надо очистить Канны от мертвячины и пропаганды смерти! Надо собрать банды молодых эстетов-интеллектуалов для погрома каннских похоронных витрин и снять об этом документальный фильм и показать его на фестивале!
На пляжах в белом морском песке гнездились безвозвратно утратившие свои былые прелести старые вешалки и похожие на морщинистых черепах старики. После солнечных ванн пойдут ли они выбирать себе гроб? Будут ли ложиться в каждый по очереди, чтобы определить, в котором из них удобней лежать? Мне стало не по себе. В конце Круазетт в пиниевой роще торчала русская церковь, построенная здесь еще в конце девятнадцатого века. От нее тоже веяло смертью.
Нет, любовь к смерти это не только американизм, это – суть христианства… Американизм – это больше любовь к убийству.
Ветер сбил с пинии большую шишку, швырнув ее на дорогу.
– Возьмем ее с собой, – сказал Ив. – Она немного подсохнет и раскроется, а там внутри очень вкусные зерна.
Бондоль встречал нас декабрьским полуденным зноем. Трудно было поверить, что это все еще Европа, что всего в нескольких сотнях километров от этого земного рая свирепствует простудно-коматозная зима, и трещат рождественские морозы. Два бедных болезненных коматозника мы вылезли из электрички, чтобы загореть и набраться сил, навитаминиться свежими овощами и морепродуктами, повысить тонус отменным местным вином и отдохнуть от городских стрессов.
К дому поехали на такси. Машина медленно взбиралась в гору по серпантину проселочных дорог, давая возможность рассмотреть потрясающие пейзажи с голубыми скалистыми бухтами и песчаными пляжами.
– Вот наша вилла, – сказал Ив.
Мы расплатились. Справа от дома переливался на солнце наполненный водой голубой бассейн.
– О, черт, – сказал я. – Змея, раздавленная змея. Прямо перед домом.
– Где? – в следующую минуту Ив уже разглядывал мертвое пресмыкающееся. – Это гадюка.
– Похоже, ее раздавила машина.