Девочка с персиками
Шрифт:
Марсельский центр современной поэзии находился в старой части города недалеко от крепости в средневековом равелине, дизайнерски перестроенном. Там были стеклянные двери, и крыша тоже была стеклянной. Из поэтов, которых нам порекомендовал Котляров-Толстый, на момент нашего нежданного визита никого не было, был только библиотекарь и несколько научных сотрудников центра. Но один из нужных нам поэтов должен был подойти. Мы решили ждать. В итоге мы дождались.
Поэт был не стар, ему не было еще и сорока. Он любезно принял нас и подарил какую-то книгу с
– Да, – сказал он, выслушав нас и полистав нашу книжку "Poetry is
Nakedness". – Мне кажется, вы не понимаете, что такое Франция!
Конечно, один из вас – француз, но он никогда здесь не жил, поэтому не знает, какова здесь ситуация.
Поэт сделал паузу.
– Франция – это буржуазная республика с давними традициями. А современная Франция – это не Франция времен Бодлера и Проклятых
Поэтов. В современной Франции поэтам предоставлены все возможности для творчества, их книги печатают нормальными тиражами, им дают возможность выступать перед публикой, им платят за выступления.
Современный французский поэт сыт и полностью обеспечен, он получает стипендии и гранты. Наше буржуазное государство хорошо понимает, насколько может быть опасна бунтующая интеллигенция, поэтому оно ее хорошо кормит. Поэты же, в свою очередь, не решаются бунтовать, боясь, что их могут лишить существенных привилегий. Поэтому они не бунтуют.
– Неужели это действительно так? – не поверил я. – В Австрии тоже есть кое-какие литературные гранты, но их не так много и их не так легко получить.
– Во Франции все по-другому! Возьмем, к примеру, вашего соотечественника Эдуарда Лимонова. Он довольно долго прожил во
Франции. Здесь издали все его книги, которые он не мог в то время издать ни в США, ни в СССР. Он зарабатывал огромные деньги, он получил французский паспорт, его приглашали на фестивали и научные конференции, он давал интервью и публиковался в газетах, но он не чувствовал себя счастливым, поскольку у него не было ни малейшего повода для бунта! Тогда он уехал в Россию, где его могут убить или посадить в тюрьму, где издатели не платят ему гонорары, а если и платят, то сущие гроши, где он вынужден бороться за существование, а не почивать на лаврах, как это было здесь. Можете ли вы его понять?
– Могу, – ответил я. – Хотя я и не разделяю его политических убеждений.
– Дело не в политических убеждениях, дело в другом!
– Да, конечно же.
– Поэтому вы должны понять и Котлярова-Толстого. Ведь он создал
Парижский Клуб Голых Поэтов из признанных мэтров поэзии лишь потому, что только они могут себе это позволить. Молодой французский поэт не может эпатировать публику, поскольку будет бояться, что ему не дадут после этого денег на новую книгу или стипендию в уютной резиденции для литераторов на берегу Атлантического океана или Средиземного моря. Молодой французский поэт ни за что не решится на нечто подобное. Здесь у нас существует строгая литературная иерархия, что кому можно, а что кому нельзя. Если вы сумеете понять
Котлярова-Толстого,
– Если я правильно вас понимаю, современная французская поэзия – это полное дерьмо, – с презрением резюмировал я.
– Поверьте мне, что это совсем не так! Во Франции поэты и писатели получают возможность творческой реализации. Получают ли они то же самое в России и в Австрии? Или же они получают просто возможность бунта, о котором никто никогда не узнает, революции в стакане воды? Возможность писать в стол и не издаваться? Возможность не выступать? Возможность не получать деньги за свои литературные труды? Что равняется отсутствию всяких возможностей и творческой смерти!
– Мне не хотелось бы с вами соглашаться, но я вынужден буду это сделать, – процедил я сквозь зубы. – Мы просто боремся за то, чего вы уже достигли. В глубине души я тоже хотел бы спокойно писать и издаваться, живя на литературные заработки. И я не хотел бы, чтобы меня за это преследовали и дискриминировали. Но, все равно, чего-то я все-таки недопонимаю, только не понимаю – чего. Возможно, я недопонимаю чего-то самого главного…
ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ
Марсель – город-клоака. Дом с привидением. История семьи.
Покинув модные помещения поэтического центра, мы неожиданно забрели в арабские кварталы. Красивые фасадами дома и некогда центральные парадные улицы были донельзя засраны и загажены. То тут, то там стояли небольшие группки молодых парней криминального вида. У нас имелись бы все шансы получить пиздюлей, если бы мы сами не выглядели полуподонками. Я – с бородой и длинными черными патлами, а
Ив с кудрявой прической-одуванчиком. Мы выглядели настоящими уебками, и это спасло нам жизнь.
Мы прибавили шагу, поскольку за нами увязался хвост – несколько похожих на шакалов арабов угрожающе преследовали нас по другой стороне улицы, время от времени выкрикивая различные угрозы. Мы прибавили шаг, но не побежали. У нас уже был опыт жизни в Лондоне, где есть подобные кварталы, но в основном негритянские. Эти люди, хотя я бы идентифицировал их как животных, редко нападают напрямую.
Они загоняют свою жертву, провоцируя ее к бегству. Это как от собаки
– никогда не надо бежать, даже если очень страшно. Если ты побежал – тебе пиздец!
Я видел, как пот катится по щекам Ива. И я с трудом заставлял себя не оглядываться, потому что оглядываться в таких случаях тоже опасно, с преступниками и с полицейскими надо избегать контактов глазами. Мы сворачивали с улицы на улицу и везде были арабские районы с их убогими лавками, молельными домами и грязными закусочными. Прошло минут сорок, часть преследователей отстала, но появились новые, они словно передавали нас по эстафете от одной банде к другой.
– Когда же мы выйдем в какой-нибудь приличный белый район? – в отчаянии спросил я Ива.