Девочка, сошедшая с тропы
Шрифт:
Холодная усмешка появляется на красивых губах Прим.
— Я уже тогда не была вещью, чтобы ты мог меня кому-то оставить, — произносит она насмешливо и только сейчас убирает свою руку. — В любом случае, я не должна была достаться тебе.
— Нет, Прим, — Плутарх смешно дергает головой, отрицая ее намеки. — Я не хотел… ты была мала, я лишь восхищался тобой, твоей силой, твоей уверенностью…
— Но я не должна была
— Поэтому ты приходишь ко мне каждую ночь? — жалобно спрашивает вконец уничтоженный мужчина. — Поэтому ты мучаешь меня?
— Я не прихожу к тебе, Плутарх, — возражает ему взрослая Прим. — Это ты вызываешь меня к себе, ты сам мучаешься и упиваешься своей виной. Должно быть, я — всего лишь твоя совесть.
…
Иногда вместо Прим Плутарх видит во сне Китнисс, но Китнисс обычно заводит разговоры о том, что пришла его убить, что он заслужил своей смерти (чаще всего он даже не спорит с этим высказыванием). Но и Китнисс никогда не выполняет своих угроз — ей нравится наблюдать, как убийца ее сестры сходит с ума от отчаяния, вины, страха и желания смерти.
Иногда, пробуждаясь после душевных разговоров, Плутарх видит реальную Эффи Бряк, всегда сидящую в кресле напротив кровати — там, где сегодня сидела Прим перед тем, как встать. И Эффи в такие ночи кажется похожей на Прим; не такой красивой и молодой, конечно, но похожей.
Эффи всегда говорит тихо и без интонаций.
— Надеюсь, тебя опять мучил кошмар.
Плутарх хмыкает и тяжело встает с кровати, накидывает на себя халат и подходит к окну; открывающийся вид на спящий город всегда немного приводит его в чувство.
— Ты тоже хочешь побыть моей совестью? — спрашивает министр, растворяясь в огнях Капитолия, пусть на мгновение.
— У тебя уже есть совесть, — отвечает Эффи. — Эта совесть сжирает тебя все эти годы, являясь к тебе на разговор каждую ночь.
— Я все жду, когда ко мне придет Китнисс Эвердин. Ты сказала, что Пит отдал ей дневник сестры много лет назад. Ты сказала, — мужчина делает выразительную паузу, будто хочет услышать подтверждение своего предположения, но Эффи
Капитолийка смотрит на него безо всякого чувства — просто смотрит, как на пустое место.
— Она изгнана из Капитолия за свое преступление. К тому же, — невыразительная женщина переводит взгляд на наручные часы, — сейчас ночь. Кто может ворваться в твою квартиру ночью?
Ее вопрос остается без ответа.
— Я был уверен, что она захочет отомстить, — говорит Плутарх куда-то в темноту. — Я убил ее сестру и она должна была мне отомстить.
— Это самое легкое решение проблемы, — Эффи чуть понижает голос. — И самое лучшее для тебя. Когда-нибудь Китнисс действительно придет сюда. Но она придет вовсе не для того, чтобы оборвать твои мучения. Она придет, чтобы посмотреть в глаза убийце своей сестры и убедиться, что каждый прожитый тобой день и был твоим наказанием.
Капитолий спит. Освещен огнями, но большей частью спокоен.
— Ты не помогаешь мне, — упрекает министр незваную гостью.
— Я и не должна. Мы все выжили, заплатив за свое выживание определенную цену. Мы платим ее до сих пор. Кошмарами, муками совести, припадками безумия, борьбой с алкогольной зависимостью, насилием, планами мести, которые не воплощаем в жизнь, желанием смерти, которую не сможем призвать раньше времени, потому что слабы. Иначе и быть не могло.
— С каких пор ты стала такой разговорчивой? — интересуется Плутарх, мысленно прогоняя от себя видение повзрослевшей и похорошевшей Прим.
Эффи не улыбается. Кажется, она давно мертва, а эта ее оболочка не способна ответить на такой каверзный вопрос. Кажется — и не ей одной — что смерть была бы искуплением всех грехов. Но те грехи, которые на их совести, искупить можно только болезненной, рвущей душу жизнью.
— Звание банши должно быть у тебя, — болезненно смеется Хевенсби, глядя на бледное лицо подошедшей к нему женщины. Темнота и коварный свет делают ее волосы почти белыми, а тени заостряют черты ее лица. Эффи похожа на банши сейчас, какой ту рисовали в книгах. — Когда же ты уже назовешь мое имя?
Между его вопросом и ее ответом проходит целая вечность неровных ударов сердца.
— Не сегодня.
fin