Девочка, сошедшая с тропы
Шрифт:
Ему даже не приходится повышать свой голос — Китнисс слышит его слова так же хорошо, как если бы он стоял рядом.
— А еще, Китнисс, — здесь Мелларк делает паузу, но Китнисс не успевает воспользоваться этим и заставить его замолчать, — Прим не хотела бы для тебя такой жизни.
Что он: капитолийский переродок, мальчик с хлебом, победитель 74 голодных игр, может знать о Прим? Он не видел, как Прим улыбалась, когда Китнисс подарила ей козу. Он не знает, как Прим смеялась над несмешными шутками Китнисс, просто зная, что ее смех успокаивает старшую сестру. Он
Китнисс собирает жизнь своей младшей сестры, как паззл.
Китнисс пока еще не знает, что начала, как паззл, собирать себя.
…
Сэй встает раньше обычного и не скрывает своего удивления, когда видит Китнисс, уже пьющую крепкий сладкий чай на кухне. Девушка одета явно не для очередного бессмысленного дня в кровати.
Сэй не спрашивает, что случилось и как с этим жить. Сей все происходящее воспринимает как данность и просто продолжает жить.
— Ты к обеду будешь? — интересуется она, бросив только один любопытный взгляд в сторону своей соседки.
— Я буду раньше, — отвечает бывшая сойка-пересмешница. — Ты успеешь приготовить наваристое рагу из мяса, которое я планирую сегодня принести.
— Давно пора, — следует невозмутимый ответ.
…
Лес кажется знакомым и незнакомым одновременно. Лес насторожен, собран, но настроен приветливо. Наверное, он просто растерялся, с трудом узнав свою старую знакомую. Китнисс только сейчас начинает дышать полной грудью, только сейчас начинает вспоминать все, чему вечность назад научил ее отец.
Китнисс улыбается — робко и несмело, впервые за долгое время.
Не в ее силах спасти мертвую младшую сестру. Но в ее силах воплотить хоть часть мечты мертвой, но такой живой Прим.
Китнисс тоже хочет стать девочкой, которая сошла с тропы. Девочкой, которая перестала быть слабой, перестала быть предсказуемой, которая смогла сначала выжить в аду, а потом из собственной жизни выжить ад.
И Китнисс ею станет.
========== Эпилог. ==========
В комнате темно, поэтому Плутарх не сразу различает лицо незваной гостьи.
Гостья сидит в кресле, как раз напротив кровати, со скрещенными ногами — сперва он видит только высвеченные аккуратные колени; гостья чуть подается вперед и заговаривает с ним — голос приятный и ровный, от голоса бросает в дрожь.
— Я удивлена, что после всего произошедшего вы можете спать по ночам, — говорит Прим и что-то в ее интонациях выдает улыбку.
— Я бы не заснул, если бы знал, что меня навестит мертвая девочка, — в горле Плутарха пересыхает, рукой он пытается нащупать кнопку светильника.
— Разве я кажусь мертвой? — спрашивает Прим, вставая с кресла.
Плутарх видит ее живой — даже не той девочкой, которую он сам послал на смерть еще в тринадцатом дистрикте много лет назад. Плутарх видит Прим девушкой, со сформировавшейся фигурой, высокой, обворожительно взрослой. Прим должна
— Нет, — отвечает Плутарх.
И включает свет, чтобы увидеть подтверждение его страхов — и его надежд — Прим вовсе не умерла. Прим каким-то чудом выжила и пришла к нему, чтобы… убить?
— Зачем ты здесь? — спрашивает министр, садясь в кровати.
Девушка смотрит на него с вызовом и Плутарх совершенно отчетливо представляет то, каким она видит его — слишком толстого, слишком старого мужчину с седыми волосами, морщинами, в пропотевшем нижнем белье, со слишком бледной, от страха даже выбеленной кожей и испуганным мечущимся взглядом. От подобного зрелища Хевенсби самого в отвращении передергивает.
— Я соскучилась по нашим с вами разговорам, — отвечает Прим, уже не улыбаясь. — Мы ведь много общались тогда, в тринадцатом дистрикте. Мы много говорили обо мне, о моих победах, о моих достижениях, о том, какой я стану. Помните?
Он помнит.
Министр судорожно облизывает губы, подтягивает выше одеяло, пытаясь спрятаться от насмешливого взгляда собеседницы.
— И как я вам? — спрашивает Прим с незнакомой интонацией.
— Ты стала очень красивой, — не пытается увернуться от ответа мужчина. — Я всегда знал, что ты станешь очень красивой.
Если бы можно было выбирать между нею и ее старшей сестрой, он выбрал бы ее. Светловолосую, добрую, с трезвым подходом к жизни, точно знающую, чего стоит она и чего может попробовать добиться, еще маленькую, но уже одновременно не по годам взрослую женщину. Он знал, что она достойна всех вложенных в нее усилий, что она не сдастся, не свернет с выбранного пути, а будет идти вперед к поставленной цели. Плутарх помнил ее цель, немного, разумеется, наивную, но действительно стоящую.
Примроуз Эвердин хотела спасать людей.
— Когда ты отправлял меня под бомбы, ты тоже знал, что я стану красивой? — спрашивает девушка и садится теперь уже на край его кровати.
От нее веет холодом. Глаза ее сверкают, в них разгорается странный, завораживающий огонь.
— Прости меня, — внезапно давится воздухом Плутарх. — Прости меня. Когда я говорил с тобой, я хотел для тебя всего, о чем говорил — учебы, призвания, жизни, — он жалко всхлипывает и слишком поспешно, даже необычно для мужчины его телосложения и возраста, тянется к спокойно лежащей поверх одеяла белой руке. — Я хотел, чтобы ты была жива, Прим, хотел, чтобы ты стала такой красивой, такой сильной, такой настоящей.
Ее кожа холодна, как лед.
— Но ты все равно убил меня, — Прим не вздрагивает от отвращения, когда его горячие губы прикасаются к ее пальцам. От ее слов мужчина — уже старик — вздрагивает.
— У меня не было выбора, — Плутарх сжимает безвольные пальцы чуть сильнее и заглядывает почти подобострастно в холодные глаза. — Мне нужна была сломанная Китнисс, Китнисс, которая не способна сопротивляться, не способна действовать. Ты делала ее сильной, ты была ее смыслом, целью ее существования. Я не мог оставить ей все. Я не мог оставить ей тебя.