Девочка. Сборник рассказов
Шрифт:
– Милянькай ты мой, касатушка моя, ягодка, – твердил совсем по-старушечьи Гаврила и лез, лез вперёд, накалываясь на сухие прутья, обдирая в кровь кожу, не замечая своей наготы. – Жив детёныш! Жив! Потерпь, однако, потерпь!
За целый день не присели мужики, не перекурили, только и было остановки, когда нагнали Гаврилу и заставили одеться. Старик как бы вне себя был. И там, где пропадал след, где никто другой не видел никаких примет, Гаврила видел и шёл, как поисковый пёс, втягивая ноздрями воздух, низко пригибаясь к земле.
Далеко
– Шутка ли – пятые сутки один в тайге, – переговаривались мужики. – Уцелел бы! Дай Бог!
Дал. Нашли Генку уже в сутемень. Чуточку, на ноготок всего, взошла над тайгою луна – красная, большая. Окрасилась река багрянцем, поднялся над водой багровый туман – приметы все худые. Но вот и он, Генка. Свил себе гнёздышко из сухой травы. Натаскал её под колодину, ею же укрылся и спит себе, сладко посапывая.
Гаврила перед ним бросился на колени.
– Батя, не напугай!..
– Прости меня, Генушка…
Генка проснулся, строго посмотрел на Гаврилу:
– Ты зачем меня бросил, деда? – и заплакал.
Да и всё кругом плакали – здоровые мужики-таёжники, и я плакал, случайно попав в эту экспедицию, а Гаврила подвывал, тиская и лаская внука:
– Прости! Прости мя, Генушка! – и рыдал, словно огурцы глотал, целиком, неразжёванными.
А потом, спустя неделю, когда занепогодило и поваленная нами трава пьяно пахла на всю округу, мы сидели в стреловском зимовье и слушали Генку.
Точнее, расспрашивал его я. А он, занятый своим делом – строгал сухую чурку, – неохотно, по-взрослому, по-таёжному отвечал.
Получалось так, что он, проснувшись подле Запрягальщикова покоса, подумал, что они с дедом ещё и не отъезжали с покосов промхозовских. Было жарко, скучно, и он, разозлившись на деда, потому что тот наверняка напился, решил наказать его. Снял сапоги, сунул их под брезентуху, слепил из неё себя и пошёл на табор к матери, не подозревая, что они отъехали от тех мест на добрые сорок километров.
– Ну и что?
– Я шёл, – сказал Генка.
– Кого видел? – спросил дед.
– Бабочек видел, птицу. Одна большая, а на хвосте дерьмо…
– Во! Во! – гоготал Гаврила, он на радостях, что с ним отпустили внука, что нагрянул на помощь я, был чуть под хмельком. Он торопил внука вопросами, предвкушая какой-то очень интересный для себя ответ: – Чё ишшо видел?
– Медведей видел, – сказал Генка, чтобы только отвязаться от деда.
– Во! Во!
– Я спал, – сказал Генка, углубляясь в работу. Стружка так и брызгала из-под ножа. – Спал. А он меня лижет, лижет.
– Кто? – спросил я.
– Медведь…
– Во! Во! – сдерживал смех Гаврила.
– Как лижет, Ген?
– А вот так, языком, – и Генка провёл ладонью от виска к затылку. – Я проснулся, а он лижет. Голова здоровая, язык шершавый, чикотно… – И замолчал, засопел и даже плечиками передёрнул.
– Во! Во! – насторожился Гаврила.
– Псиной пахнет, – сказал Генка и замолчал.
– Ген, а потом? Что потом? – спрашивал я.
– Он мне вот тут лизал, – Генка сунул руку под коленку.
– Ну, а ты? – не выдержал дед.
– А я его по розе! Вот так! – Генка поднял ногу, взмахнул пяткой, показывая, как ударил медведя. – По розе я его!..
– По роже! По роже он его! – гоготал довольный дед. – Медведя по роже!
– Молчи! – грозно сказал Генка и пристально глянул из-под бровей.
– Молчу, молчу, – всё ещё на хохоте поднял руки Гаврила. – А кого ты ещё видел? – спросил, переводя дыхание.
– Ну тебя! – сказал Генка и углубился в работу.
– Кого? – спросил я.
Он не отвечал.
– Кого? – спросил я у Гаврилы.
– Его спроси, – сказал Гаврила, готовый расхохотаться.
– Ген, кого ты ещё видел?
Генка вздохнул обречённо, поглядел на меня выразительным взглядом: дескать, чего вам говорить, всё равно не поверите. И ответил:
– Двухголового…
– Кого? – я растерялся, не ожидая такого ответа.
Гаврила отвернулся, не желая мешать мне, но шея его побагровела от натуги, так хотелось ему смеяться.
– Двухголового. – И, глянув на прыснувшего деда, рявкнул по-взрослому: – Выдь! Выдь отсюдова, тебе говорят!
Гаврилу как ветром выдуло из зимовейки.
– Смеётся ещё, – сказал Генка и засопел, отчаянно работая ножом.
– А кто это такой? – спросил я.
И мальчишка вмельк посмотрел на меня: не смеюсь ли? Я не смеялся.
– Двухголовый, – просто сказал Генка и повёл плечиком.
Это было сказано совсем так, как если бы я спросил: «А кто такая Мурка?» – «Кошка», – ответил бы он. Вот так и о двухголовом было сказано.
– А где ты его видел? – спросил я.
– Он из речки вылез. Высунулся вот так. – Генка вытянул из плеч голову, повёл ею туда-сюда. – И опять занырнул. А потом опять вылез, а потом опять занырнул. – И, убедившись, что я серьёзно слушаю, сказал: – Он меня боялся.
Это было что-то новое, поскольку я сразу, только услышав о двухголовом, подумал: «Его кто-то или что-то сильно напугало».
– А ты его не боялся?
– Не… Он смешной!
Потом Генка, чуть торопясь и сбиваясь, рассказал, как шёл за ним двухголовый, как тот купался в реке и лазал по кустарнику, как прыгал высоко и пропадал, а потом вдруг вылезал из реки.
– Так кто же это был, Ген?
Мальчишка посмотрел на меня удивлённо и вполне резонно ответил:
– Двухголовый.