Девушка из Хиросимы
Шрифт:
Сумико стала прислушиваться. Откуда–то издалека, со стороны гор доносился шелест, еле слышный, такой, как будто шелковичные черви жуют листья. Может быть, снова дождь пошел. Сумико повернулась. Зашелестела подушка, набитая мякиной. Сумико поправила подушку и легла. Лежала не двигаясь, но через некоторое время снова стал доноситься ’шелест.
Сотни и сотни тоненьких журнальчиков выпускаются сейчас по всей стране. От Хоккайдо до Кюсю, всюду, всюду — в городах, деревнях, рыбацких поселках, на заводах и в шахтах. Всюду печатают эти журнальчики и перелистывают их. Шелест слышится по всей стране. Тысячи,
Кацу Гэнго, наверно, сейчас что–нибудь пишет или рисует. Или печатает на гарибане. Какой он из себя? Может быть, похож на Кантяна? Или на румяного студента Икетани? Или на парня с сердитыми глазами, Цумото? Кацу Гэнго борется против пикадона—он хороший человек. Такой же, как дедушка и учитель Акаги.
Все хорошие люди борются за то, чтобы самолеты перестали летать над городами и деревнями и убивать людей. И чтобы больше не было Хиросим…
Синее, ясное утршнее небо. Над городом, раскинувшимся по берегу моря, вдруг появляются два самолета. На улицах и в переулках играют дети и смотрят на эти самолеты. На1 одном из самолетов написано имя матери летчика, везущего пикадон. И этим же именем названа военная база на берегу моря, около рыбацкого поселка.
Отогнать эти самолеты! В небо взлетают сотни и сотни бомб — тоненьких книжек из самой дешевой серой, шершавой бумаги. Эти бумажные бомбы делают сотни тысяч парней и девушек, таких, как Рютян и Яэтян, таких, как она, Сумико. Им нужно помочь. Она будет им помогать.
Два самолета летят над городом высоко–высоко в небе. С этими знаками — белая звезда и белые полоски по бокам. Отогнать эти самолеты! Счастье в дом, чертей вон! Но моа Хиросима!
1
Яэко заходила несколько раз, но Сумико каждый раз была занята: то помогала дяде сажать соевые бобы между рядами гречихи на поле Сакума, то работала по очистке водоема или таскала щебень и глину для новой ограды вокруг водоема. Несколько раз дядя брал ее в усадьбу расчищать дорожки в саду и подстригать кусты китайских камелий и бледнолиловых рододендронов.
Дядя попрежнему держал сандалии Сумико в ящичке алтаржа и не разрешал ей выходить без спросу. А в тот день, когда стало известно, что полиция запретила устраивать собрания в честь 1 Мая во всех дерев* нях около базы, дядя сказал:
— Оказывается, красные хотели устроить какое–то бесчинство в нашей деревне. И собирались где–то в на* шем поселке. Староста говорит, что на этих собраниях все давали клятву, резали пальцы и ставили кровавые печатки. Хорошо, что я тебя никуда не пускал, а то могли бы тебя тоже затащить…
На всякий случай он осмотрел пальцы СумикЬ. Следов пореза на них не было.
— Мне лечиться надо, — сказала Сумико, — а до красных мне нет никакого дела…
Ночью она пожаловалась дяде на сильные боли в плече и призналась, что эти боли начались уже дней десять тому назад, но она терпела, не хотела пугать дядю. А перед глазами у нее все время кружатся ка–кие–то красные и зеленые пятна.
Ощупав ее плечо и осмотрев
— Надо было сразу сказать. Завтра же пойдешь к доктору. Надо полечиться, а то начнется посадка риса, и будет некогда.
На следующий день под вечер Сумико побежала к Яэко, и они отправились в путь. Они пошли к водоему, но, не дойдя до него, свернули вправо и спустились в узенькую лощину, где во время войны рыли подземный ход, а потом завалили вход камнями.
Пройдя лощину, они стали подниматься. На этот раз проводником была Яэко, и она не жаловалась на трудный путь. Около утеса с тремя красными соснами тропинка разветвлялась. Они пошли вдоль подножия отвесной скалы и перешли бамбуковый мостик, перекинутый через ущелье, загроможденное каменными глыбами. Отсюда тропинка шла круто вверх между кустами оранжевых и фиолетовых диких азалий.
— Запомни этот камень, похожий на дельфина, поднявшего хвост, — сказала Яэко. — Это и в темноте можно разглядеть. В следующий раз пойдешь сама.
А вдруг собьюсь с пути? Можно ставить какие–нибудь метки? — спросила Сумико.
Яэко сердито нахмурилась и покачала головой:
— Полицейские увидят эти метки и поблагодарят Сумитян.
За кустами что–то зашуршало. Сумико тихо вскрикнула и застыла на месте. Яэко тоже остановилась и стала прислушиваться.
— Это змея, — сказала Сумико.
Шуршанье повторилось. Из–за деревьев послышался прерывистый свист. Яэко свистнула и пошла дальше.
Между сваленными деревьями чернел шалаш рядом с кучкой обожженных камней — остатками печи углежогов. Яэко щелкнула несколько раз языком, затем издала звуки, похожие на попискивание птички. Из шалаша ответили таким же попискиванием. Девушки подошли поближе. Из шалаша показалась голова Рюкити, повязанная утиральником. Сумико, отвернувшись, поправила волосы и подтянула шаровары.
В шалаше, устланном соломой, сидел тот самый краснолицый рыбак Матао, который был на собрании в доме учителя. На ящике, заменявшем столик, рядом со свечкой, воткнутой в бутылку, лежала большая железная доска. Матао клал на доску листы бумаги, накрывал желтой бумагой и проводил по ней валиком, смазанным черной краской.
— Это гарибан, — сказал Рюкити.
Сумико, подсев к ящику, почтительным взглядом обвела прибор.
Но Яэко не проявляла никакой почтительности. Провела пальцем по железной доске, поднесла его к носу и поджала губы.
— Грязно. Надо протирать почаще, чтобы бумага не пачкалась. А то, что в прошлый раз принесли, готово?
Рюкити виновато хмыкнул и, присев к ящику в углу шалаша, стал писать на желтоватой бумаге железной палочкой. На этом ящике стоял маленький железный фонарик со свечкой внутри.
— Надо было сделать к сроку! — строгим голосом произнесла Яэко. Она заглянула через плечо Рюкити. — Почему пишешь своим почерком, а не меняешь? Все буквы валятся на правый бок и приплюснуты, сразу видно, кто писал. Так не годится. А там что печатают?
Рюкити кивнул в сторону Матао.
— Матао принес материалы для ихнего журнала. Икетани обещал им прислать гарибан, но они решили первый номер выпустить как можно скорее.
Яэко снова поджала губы.
— Здесь у нас запасной гарибанный пункт. Если будем печатать для всех… Это не годится.