Девушка под сенью оливы
Шрифт:
– Это правда! Вы мне очень нужны, Йоланда! Более чем когда-либо. Вы молодец! Вы не испугались бомбежек. Сохраняли спокойствие под обстрелами, вы не падали в обморок при виде тяжелых ранений. Своим самообладанием вы показали хороший пример нашим молоденьким медсестрам.
Йоланда расцвела от столь щедрых похвал.
– Я только взгляну, как там мама и папа, и сразу же вернусь!
Йоланда бежала по городским улицам – и не узнавала их. Особенно страшными были разрушения в старой части города. Там, где когда-то стояли элегантные венецианские виллы, чернели глубокие воронки и дымились развалины. Бочки с вином валялись прямо на проезжей части, и из них сочилась жидкость, похожая на кровь. В горах мусора деловито суетились крысы, рядом лежали искореженные канистры с оливковым маслом. Пахло гарью и смрадом
Йоланда почти бегом проскочила разрушенные кварталы, не в силах созерцать зловещие картины опустошения, нанесенного недавними бомбежками. Такое прекрасное солнечное утро! Бирюзовая морская гладь блестит и переливается на солнце, отливая то глубокой синевой сапфиров, то радостными отсветами изумрудов. Разве можно убивать и разрушать среди такой красоты?
Никто толком не знал, как поступить с Пенелопой Георгиос. По ее словам, она гражданка Греции, никогда не служила медсестрой в британской армии, обучалась в Афинах, что можно, при желании, проверить. Любой представитель Красного Креста в Афинах подтвердит сию информацию, ибо она имеет репутацию добросовестного и квалифицированного работника. Пенни, излагая свою легенду, старательно гнула именно линию греческого происхождения, объявив немецким властям, что документы были утеряны в море во время бомбежки их судна, на котором она сопровождала раненых на Крит. Несмотря на некоторые нестыковки, пока легенда работала. Ведь только истинный грек мог заметить едва слышимые шероховатости в ее произношении. Касательно своего прошлого Пенни скупо обронила, что получила домашнее воспитание, что у нее была английская гувернантка и потому она неплохо понимает по-английски. Она также сообщила, что родилась в богатой семье, но после того, как объявила о своем намерении стать медсестрой, семья отказалась от нее. Все это, в сущности, было полуправдой-полуложью, но и в откровенном вранье ее было трудно уличить, а потому пока никто не мог поставить под сомнение ее слова. Врачи британского госпиталя подтвердили, что Пенни действительно прибыла к ним в самом конце кампании, якобы по указанию Красного Креста, который направил ее на Крит для обучения местных женщин азам оказания первой медицинской помощи.
Раненый капитан-десантник с удовольствием продолжал исполнять при ней функции переводчика. Он лично сопровождал ее по лагерю, когда ей нужны были санитары для оказания помощи пленным. Однажды в разговоре с ним она мимоходом выказала интерес к греческой истории, и капитан тут же рассказал ей, что тоже увлекается археологией. Судя по всему, он страшно обрадовался тому, что у них обозначились какие-то общие интересы. Она, в свою очередь, рассказала ему, что посещала в Афинах публичные лекции, которые устраивали в Британской школе археологии. А он стал спрашивать, читала ли она что-нибудь о Кносском дворце, и даже порекомендовал ей несколько книг, правда повествующих уже о раскопках Шлимана в Мессине. Но Пенни сделала вид, что утратила интерес к археологическим изысканиям. Ей не хотелось чересчур тесно сближаться с капитаном.
Ее необычный статус – единственная женщина среди стольких мужчин, выхаживающая в пещерах раненых с обеих сторон, снискал ей немалую популярность, особенно в местных властных структурах. Ей даже предлагали дать интервью какому-то журналисту, пообещав опубликовать его во всех греческих газетах. Так сказать, живой и наглядный пример позитивного сотрудничества Греции с Третьим рейхом. Но такая бешеная популярность отнюдь не входила в планы Пенни. Меньше всего она жаждала внимания к собственной персоне. Ее положение на Крите было и так слишком шатким. Чуть позднее ей предложили вернуться в Афины вместе с ранеными англичанами и врачами и тоже обещали опубликовать статью о ее уникальном опыте работы в пещерах. Само собой, ей было предложено продолжить сестринскую практику в греческой столице. Соблазн был велик, но Пенни уже успела прикипеть к Криту, а потому твердо решила, что пока она останется на острове. Прощаясь с Питером и Дугом, она попросила их лишь об одном: не выдавать ее английские корни и никому не рассказывать о том, где она сейчас.
В глубине души она лелеяла надежду, что Брюс все еще на Крите. К тому же что мешает ей устроиться на работу в местный госпиталь? Впрочем, согласно негромким, но упорно циркулирующим слухам, Брюс покинул остров вместе с высшим командованием британских сил, с теми, кто руководил обороной Крита. Британцы эвакуировались через Спакию, что на южном побережье острова. Солдат вывозили корабли ВМФ. Спастись удалось далеко не всем. Что ни день, в госпитале прибавлялось раненых военнопленных. Голодных, оборванных, босых, этих несчастных гнали в горы, где их поджидал пещерный госпиталь, превращенный теперь в концентрационный лагерь для военнопленных.
Вскоре Пенни вызвали в штаб немецкой армии. Медицинское руководство, уже в лице немцев, должно было наконец решить ее дальнейшую судьбу. Выбора у нее не оставалось: надо ехать в город. Тем более что из штаба специально за ней прислали машину, а капитан-десантник, как всегда, предложил свои переводческие услуги и вызвался лично сопровождать ее в этой поездке. Пенни стало казаться, что молодой человек постоянно держит ее в поле своего зрения. Наблюдая за ней, он, видимо, пытался понять, каковы же истинные мотивы, побудившие медсестру остаться на острове. Вне всякого сомнения, капитан не купился на ее блеф и не поверил в ее легенду. Ведь он же узнал ее! Или все же нет? Скорее всего, узнал, но ничего никому не сказал. Почему? Последнее обстоятельство страшно нервировало Пенни, ибо теперь уже она никак не могла понять мотивы, которыми он руководствовался.
К тому же на территории госпиталя у нее случилась весьма досадная встреча с далеко идущими последствиями. Один из ее бывших пациентов снова оказался в госпитале, теперь уже на правах военнопленного. Заметив Пенни, он приветливо помахал ей рукой и завопил во все горло:
– Я так и знал, что она все еще здесь! Привет, сестричка! Ужасно рад видеть твою хорошенькую английскую мордашку!
– Я совершенно не похожа на англичанку! – на ломаном английском возмутилась Пенни. – Среди гречанок тоже много блондинок!
С этими словами она круто развернулась и зашагала прочь, оставив солдата с раскрытым от изумления ртом. Оставалось только молиться, чтобы никто из немцев не услышал ненароком их разговора.
Всю дорогу в город она старалась не смотреть по сторонам. Слишком тяжелое это было зрелище: женщины в черных платках роются среди развалин в поисках кухонной утвари, голодные дети и бесконечная, квартал за кварталом, полоса разрушений. Пенни неподвижно сидела на сиденье в своей свеженакрахмаленной униформе, впервые за долгие месяцы без следов грязи и крови на ней. Удастся ли убедить немцев в том, что она может быть полезной именно здесь, на Крите?
Время от времени капитан бросал на нее долгие изучающие взгляды, от которых она невольно поеживалась, а потом вдруг стал сыпать вопросами, то и дело норовя свернуть на ее личную жизнь.
– Вы мужественная девушка! Остаться одной, и в таких условиях. Удивлен, что начальник госпиталя позволил вам это, – начал он на английском.
– У них просто не было выбора. Меня откомандировали на остров по распоряжению афинского отделения Красного Креста. По дороге сюда мы попали под обстрел, и наш корабль затонул. А здесь было столько работы, – ответила ему Пенни на греческом.
– А что же ваши родители? По-моему, не самая лучшая карьера для девушки из приличной семьи. Во всяком случае, у нас, в Германии, родители вряд ли позволили бы своей дочери отправиться на войну.
– По-моему, высший долг любой женщины – помогать больным и раненым, – отрезала Пенни, отворачиваясь в сторону. – Сама королева опекала наш госпиталь в Афинах и поддерживала его своим личным участием.
Внутри все кипело от возмущения. «Заткнись, – хотелось ей крикнуть этому наглому капитану, – оставь меня в покое». Но умом она понимала, что нужно держать себя в рамках приличия. Вполне возможно, именно от этого человека зависит ее будущее. И кто знает, быть может, именно он поможет ей вырваться на волю. А потому надо быть вежливой, предельно корректной, но без тени угодничества. И даже попытаться внушить ему, что он ей симпатичен, но не более того. Да, и не забывать все время твердить о том, что она давала клятву. А все, что касается обычной семейной жизни – дети муж или всякие там любовные переживания, то эта сторона жизни ее совершенно не занимает.