Девушка под сенью оливы
Шрифт:
Лениво потягивая коктейль, Райнер рассматривал окрестности. Да, не такой он запомнил Ханью, совсем не такой. Сегодня она буквально кишит туристами, толпы отдыхающих на набережной, заполненные туристами кафе и бары, и везде жизнь бьет ключом. Местные тоже сильно изменились. Все одеты по-современному, у женщин волосы выкрашены в самые немыслимые оттенки, разве что смеются, жестикулируют и громко кричат так же, как и раньше. Как это умеют только греки.
Эту старинную приморскую таверну он выбрал совсем не случайно. Вступив под ее потемневшие от времени своды, он словно сам перенесся в прошлое. Вокруг полно таких же стариков, как и он сам. Мужчины, сидя за столиками, вели оживленные беседы, играли в триктрак, курили, о чем-то громко
По мере того как сгущались сумерки, на набережной становилось все больше молодежи. Африканские студенты, пытающиеся сбыть по дешевке всякую ерунду, изящные китаянки с лотками, заполненными мелкими безделушками, итальянская ребятня с охапками роз, которые они без устали суют под нос каждому прохожему, американские военные с близлежащей базы НАТО в форменных шортах и бейсболках, яркие блондинки из Скандинавии в коротких летних платьях, открывающих взору красивые длинные ноги. Конечно же, полно его собственных соотечественников: поджарые немцы, увешанные фотоаппаратами, в сопровождении представительных фрау, своих жен. Какой разительный контраст с тем, что он наблюдал, сидя за столиком этого кафе в последний раз. Смешение всех рас и народов, самый настоящий интернационал из отдыхающих, жаждущих вдохнуть в себя вечернюю прохладу.
В этой шумной веселой толпе особенно остро чувствуешь собственное одиночество. Хорошо бы сейчас перекинуться парой слов с каким-нибудь немцем, земляком, желательно пожилым. Но таковых поблизости не наблюдалось. А потому оставалось лишь вспоминать, как вот так же, много лет назад, он сидел точно на этом самом месте. Но воспоминания были горьки и безрадостны. Как бездарно была потрачена его молодость! Ну почему во время войны любовь и долг почти всегда несовместимы?
Июнь 1941 года
– Не теряй зря времени, Райнер! – подначил его Гельмут Краус, осушая до дна кружку с пивом. – Сорви эту вишенку, пока она не перезрела. Храбрая малышка, не спорю!
– Да заткнись ты! – огрызнулся Райнер, чувствуя, что краснеет.
– Не бойся, не отобью! Девчонка не в моем вкусе. Слишком костлявая. И с темпераментом у нее, по-моему, проблемы. Как думаешь? Лично я люблю погорячее.
Конечно, следовало бы дать Гельмуту в морду, чтобы он заткнулся раз и навсегда! Но, с другой стороны, они оба пьяны в стельку. А что может быть позорнее пьяной драки, да еще на людях?
Они сидели в таверне неподалеку от Кафедральной площади. Горланили песни, бесцеремонно разглядывали проходящих мимо женщин, а те старательно делали вид, что ничего не изменилось в их жизни с приходом этих грубых шумных варваров. Во всяком случае, вечерний моцион по набережной немцам ни за что не отменить! Да, их здесь по-прежнему не жаловали. Разве что драхмы, извлеченные из карманов немецких кителей, брали охотно.
Весь день они занимались тем, что хоронили останки своих. Со всеми воинскими почестями, как полагается. Работа не из приятных. Не удивительно, что к вечеру всем захотелось немного расслабиться и забыть обо всем. Забыть, как заживо сгорали в небе их товарищи, как местные топорами добивали раненых, сумевших выбраться из воды на сушу. Забыть все и веселиться! Но Райнер не любил разговоров на личные темы. Даже с друзьями он никогда не обсуждал свою личную жизнь.
Он огляделся по сторонам. Не много же осталось в живых его людей. И куда подевался их прежний задорный вид? Та же безмерная усталость в глазах, что и у британских военнопленных, которых пригнали в лагерь, спешно обустроенный на месте прежнего госпиталя.
Что ж, солдат есть солдат. В сущности, все солдаты одинаковы. Вот только узнают ли когда-нибудь немецкие семьи, получившие посылки с личными вещами погибших, в каком аду погибали их сыновья?
А что касается сестры Георгиос, то для него она по-прежнему оставалась загадкой. В его присутствии всегда предельно вежлива, а на сближение не идет. Но чем откровеннее она игнорировала знаки его внимания к себе, тем сильнее распалялась в нем страсть. Он искал ее общества, пытаясь забыться после очередных карательных рейдов по стране. Иногда предлогов для подобных встреч не находилось. И тогда он, будучи католиком, шел в местный католический храм в надежде встретить ее там. Ведь она же квартировала во французской католической школе при монастыре.
А вообще-то она чуралась его общества, хотя держалась предельно вежливо.
– Благодарю вас! – церемонно бросала она, когда ему случалось подвозить ее домой на автомобиле, и на прощание вежливо кивала головой водителю.
Однажды он напомнил ей о поездке в Кносский дворец, но она лишь покачала головой.
– Мне очень жаль! Много работы, – сказала она, старательно отводя глаза в сторону, и тут же поспешила скрыться за монастырскими стенами, даже ни разу не обернувшись.
Ходили слухи, что скоро всех десантников перебросят в Северную Африку, но Райнер еще не полностью оправился от ранения. А потому пока нес службу здесь: выжигал каленым железом малейшие очаги сопротивления и выкуривал англичан, попрятавшихся в горах, из их нор.
Он ненавидел эту свою новую миссию и до сих пор не мог оправиться после первой карательной экспедиции. Тогда они сожгли две деревни, жители которых оказали сопротивление немецким десантникам. Меньше всего на свете ему хотелось воевать с гражданским населением. Но приказы, как известно, не обсуждают. Тем более приказы, полученные непосредственно из Берлина. А потому – никакой пощады! От десяти до сорока греков за каждого погибшего десантника. И никаких судебных разбирательств. Только казни и огонь пожарищ на месте былых деревень.
Да и как он мог объяснить этим невежественным крестьянам, что такое коллективная ответственность? Когда любой единичный акт неповиновения со стороны жителя деревни карался смертью всех остальных, включая детей и женщин.
Он не мог видеть страх и смятение на детских лицах, не понимающих, что происходит, когда их отцов ставили в ряд и расстреливали прямо на месте, на глазах у детей и жен, а потом неделями запрещали приближаться к телам, не давая забрать погибших и предать их, как положено, земле. Лично он ни разу не спустил курок на ребенка или женщину. А некоторые его сограждане спускали охотно и даже с азартом. Зато он отдавал приказы, после которых сам надолго лишался сна. Местным властям он категорически не доверял и встречаться с ними не желал. Они пили слишком много ракии, слишком суетились, стараясь угодить ему, но лица у них при этом всегда оставались хмурыми. Трудно было догадаться по их отрешенным взглядам, что думают и что чувствуют все эти люди на самом деле.
Но как бы то ни было, а закрепившись на Крите, они получили ключ к средиземноморским воротам, открывающим путь на Ближний Восток. Можно сказать, что это они проложили Роммелю дорогу в Северную Африку. Грандиозные планы, грандиозные свершения.
Так зачем же он зря растрачивает свое время на ухаживания за какой-то медсестрой? К тому же чужеземкой. Неужели ее грациозная фигура, длинные ноги, золотистые кудри, выгоревшие на солнце добела, и шоколадные глаза смогли ослепить его настолько, что он перестал замечать других женщин? Нет, говорил ему разум, здесь дело совсем в другом. Просто он еще никогда в своей жизни не встречал подобных женщин. Она была равна ему во всем, и в то же время в ней скрывалась какая-то неразгаданная тайна, делавшая ее особенно притягательной. Но разве можно мечтать о каких-то особых романтических отношениях на войне? Если тебе нужна женщина – пожалуйста! Вот тебе бордель на любой вкус. От самых дешевых в порту до элитарных, работающих под вывеской ночных клубов и обслуживающих главным образом офицеров. Да так всегда было, на любой войне.