Девушка с хутора

Яковлев Полиен Николаевич

— А зачем дело стало?

— Меня не примут. А тебя примут.

— Скажешь глупость такую. Я ж не хлопец.

Она запнулась, стала кусать губы. Мишка заметил ее волнение и с любопытством ждал, что она скажет, но Нюра переборола себя и закончила спокойней:

— Мне тетя с хлопцами гулять не велит, и ты мне про это не говори. Никто из девчат ни в какой комсомол не пойдет. Не бывает так. Вот спроси Лелечку, пойдет она или не пойдет... А кавалера со мной тоже не строй. У тебя еще и усов не видать. Вот тебе и весь мой сказ. А как твой батька узнает,

что я тебе понравилась, так он тебе сорок плетей всыплет. Вон моя мама вышла без согласия деда Карпо, так он и сейчас ей простить не может... А мне ты не нужен. Я тебя не знаю, кто ты есть.

Попади мой отец твоему батьке в руки, что он с ним сделает? Ты это понять можешь или не можешь?

Мишка оторопел. Пробормотал что-то невнятное и вдруг почувствовал, что краснеет. От этого еще больше рассердился. Не зная, чем досадить Нюре, сказал:

— А батьки твоего тебе все равно не видать. Никогда красные верх не возьмут, и не мечтай.

Нюра молчала. Трудно ей было молчать, но она опять взяла себя в руки, пересилила. Невольно вспомнилась Оля, сарай, первая зимняя ночь...

— Ну, а если мы будем дружить с тобой, как это дружить будем? — уже не скрывая насмешки, спросила она.

Мишка недоверчиво посмотрел на нее.

— Обыкновенно... — сказал он, — только теперь я сам не знаю — дружить с тобой или нет.

— Не знаешь — подумай. Батьку спроси, он тебя научит.

Она расхохоталась ему прямо в глаза и быстро пошла вперед. Мишка злобно глянул ей вслед и остался стоять на месте. Только после того как она завернула за угол, он медленно перешел на другую сторону и поплелся домой. «Ну, и начихать, ну, и наплевать», — старался он себя утешить, но его мучила досада. А тут, не успел он пройти и двадцати шагов, как навстречу показался Скубецкий. «Вот он, дружок», — сердито подумал Мишка и, когда они поровнялись, сказал с насмешечкой:

— Здравствуйте, Комсомол Иванович.

Скубецкий остановился.

— Почему комсомол да еще Иванович? — он пожал плечами. — И почему ты меня так величаешь? Во-первых, я классом старше тебя, а, во-вторых, почему такая фамильярность?

Последнее слово Мишке было незнакомо, и это еще больше его обозлило.

— Выражаешься, — с презрением сказал он, — хочешь ученость показать. Думаешь, как из города, так тут уже умней всех.

— А ты не очень гостеприимный станичник-то, — спокойно продолжал Скубецкий. — Я слыхал, что казаки народ хлебосольный. Разве ты не казак?

— А ты?

— К сожалению — нет. А жаль...

— Красный или белый? — нахально спросил Мишка.

— Не знаю. Приглядись сам.

Его спокойный голос обескуражил Мишку, он сбавил тон.

— А чего приглядываться? И так видно.

— На лбу написано? Ты вот что, милый мой, — Скубецкий взял его за пуговицу, — ты Ивана Макаровича сын, что ли?

— Ну, так. А при чем тут батька?

— А при том, голубчик мой. Понял? А не понял, так слушай: я — Скубецкий, зовут меня Виталий. Может, я комсомолец. Не возражаешь? — вдруг засмеялся он. — А может, я и не комсомолец. Ты понял или еще ничего не понял?

— Ничего, — невольно признался Мишка, зло и растерянно поглядывая на Скубецкого.

— Ну, значит, ты еще младенец и глуп, как пробка,—захохотал Скубецкий, — а потому не лезь куда не следует. А за сим будьте здоровы, уважаемый Михаил Садыло. — И, откозыряв, пошел своей дорогой.

— Чорт! — тихо пробормотал ему вслед Мишка и уже совсем расстроенный зашагал домой. Несколько раз оглядывался на Скубецкого и, окончательно сбитый с толку, не знал, что думать.

— Большевик! — наконец, решил он и сжал кулаки.

XXXVII

Утром тетка разбудила Нюру.

— Вставай, гляди, что на улице делается.

Нюра подошла к окну. Все было засыпано выпавшим снегом. Легкими ватными клочьями повис он даже на самых тоненьких веточках.

Она задумалась. «Теперь и вовсе не доберешься до хутора. Неужели все праздники здесь сидеть?» Решила обязательно повидаться с друзьями. Вчерашний разговор с Мишкой встревожил ее. «Чего это он вдруг про комсомол заговорил? Не сам же он выдумал, значит, и другие говорят...» Улыбнулась: «Предлагал дружить...»

Принесла воды, умылась, взяла зеркальце и вдруг зарделась вся. «А ведь я и правда дивчина ничего...» Стало вдруг весело. Потом нахмурилась. «Знаю я его дружбу...» — и, отшвырнув зеркальце, принялась помогать по хозяйству тетке. Побежала в сарай за кизяками, чуть не по колено утонула в снегу.

— Хорошо? — услышала из-за плетня.

Оглянулась, захохотала.

— Лови, Дашка! — и бросила ей ком снега. Ком попал в торчавший из плетня колышек и рассыпался. — Опять зима! Сейчас выйду, ты погоди.

Живо отнесла кизяки, затопила печь, замела сор в угол—и снова направилась к дверям.

— Уже к Дашке? — остановила ее тетка. — Я тебе что сказала?

— Ни к какой я не к Дашке, а сарай припереть забыла... А хоть бы к ней, — рассердилась она. — Нельзя и слова сказать?

— Слов-то нужных у вас нет. Кабы соображать могла, так слушалась бы меня. Ничего не знаешь.

— А что знать надо?

— Иди уже, — тетка махнула рукой. — И когда это кончится?!— закричала она. — Опять будет в станице все так вот: — она завертела руками в воздухе. — Дурни! Перепороли большевистских жинок да стариков, а теперь они нас скоро сами пороть начнут. Меня б не тронули, я никого не обидела, а Дашкина мать, небось, теперь на меня первая пальцем укажет.

Она подошла к Нюре.

— Может, батька твой, коли жив, вернется. Чуешь? И дашкин отец... А ну, как все они вернутся, что тогда? — она впилась в Нюру глазами. — Бросятся по своим хатам, а там только ветер гудит. Думаешь, спасибо скажут? Ой, Нюрка, что тогда в станице заварится!

Посмотрела по сторонам, продолжала тише:

— Болтают, что красные уже недалече. Ты не маленькая, понимать должна. Чем все это кончится, один бог знает. Может, еще не допустит господь...

— Чтобы батя вернулся? — перебила Нюра.