Девушка с хутора
Шрифт:
—? Радуешься, что красные близко?—Марина встала.
— Что за радость? Боюсь я... И вам, я вижу, несладко...
Будет и мне, и вам беда... 4
Опасаясь выдать свои настоящие мысли, Карповна напрягала всю волю, чтобы казаться искренней.
— Надо Рыбальчиху вызволить,—осторожно начала она,—а то как бы она потом не указала на нас. Вам это нетрудно сделать, попросите атамана, попросите Ивана Макаровича, только сделайте так, чтобы Рыбальчиха знала, кто за нее заступился. А я, если красные придут, скажу, что это вы за нее заступились. Мне ж поверят, если Степан вернется. И помочь Ры-бальчихе надо. Глядите, хата ее совсем разломана...
Марина
— Ох, что-то ты затеваешь!—И погрозила пальцем.
— Убей меня бог!—Карповна перекрестилась,—ваши же интересы соблюдаю. Поезжайте, прошу вас, в станицу, упросите атамана освободить Рыбальчиху, а то ведь вам же будет худо. От души, по-соседски, говорю вам.
Марина согласилась и на другое же утро уехала.
Атаману она сказала прямо:
—• Выручите, Евсей Михайлович, а то мне хоть с хутора беги. И без того, сами знаете, что меня ждет. Думала, с Костиком уехать, да не могу. Не могу сложить руки. Пускай меня порубят, пускай на куски порежут, не смирюсь и, сколько бы ни-стояла советская власть, буду жалить коммунистов из-за угла, из-за куста, из каждой темной щели. Кровью изойду, а мстить не брошу. Не такая я, чтобы голову склонить перед босотой. Прикинусь, что приняла я власть советскую, все имущество голытьбе раздам, нищей останусь, буду ходить в одном рубище, а не умру, не отомстив. Попомните мое слово, Евсей Михайлович. Мы с вами хлеб-соль делили, теперь почтите же нашу дружбу, исполните мою просьбу.
— Согласен,—внимательно выслушав Марину, сказал ата-ман,—но не забудьте же ваше слово. Не знаю я, где буду сам. Может, убьют... Семья моя здесь останется. Детей они не трогают. И жену мою, и Лелечку, верю, вы не забудете. На 'вас надеюсь.
И фенина мать была освобождена.
L
— Ты, Нюра, беги к Оле, а я прибегу попозже, чтобы не-вместе,—улучив минуту, шепнула Даша.—Только беги осторожно. Видишь, что делается в станице.
По улице проходили все новые и новые отряды белых. Шли в -беспорядке, и уже трудно было разобрать, какие это части. Мелькали желтые, синие и малиновые околыши, травянисто-зеленые френчи, черные кители с белыми черепами на рукавах, серые и рыжие шинели, дубленые коричневые тулупчики, серые черкески, черные бурки и защитного цвета гимнастерки. Вне-182
ремежку с кавалеристами тащились обозы, везшие раненых, тянулись в мокрых и разорванных чехлах орудия, вязли в грязи фуры, тачанки и линейки с сестрами, офицерами и пулеметами, Двигались молчаливо, угрюмо, беспрерывно, не останавливаясь, Не успевала промесить грязь одна колонна как в конце улицы показывалась другая. И опять в том же беспорядке и с тем же унынием двигались и двигались разрозненные и растрепанные офицерские полки.
Притаясь за плетнем, Нюра и со страхом и с любопытством рассматривала это необычайное для нее зрелище. Обветренные, рваные, забрызганные грязью, неделями не бритые офицеры выглядели, как дикая разношерстная орда.
Когда белые, наконец, схлынули, она еще немного подождала и пошла к Оле.
— Куда тебя понесло? — выскочила тетка за ворота.—Сей-час же вернись! В своем ты уме? Нашла время гулять.
— Я на минутку. Мне надо к Зое... задачи решать...
— Какие там теперь задачи! Теперь задача—чтоб голова была цела. Не смей никуда идти. Я кому сказала!
Но Нюра досадливо отмахнулась и ускорила шаги.
— Ох, и бить же тебя, негодную, некому! Ох, и драть же тебя, окаянную, некому!—ворчала ей вслед тетка.—Вот навязалась на мою голову, чума тебя забери! Вот еще растет цаца, степаново большевистское племя.
Она вошла во двор и сердито хлопнула калиткой. Увидев мелькнувшую за плетнем Дашу, бросила на нее злобный взгляд, но ничего не сказала и только в хате опять дала себе волю:
— Пропади вы все пропадом! А ты чего здесь?!—не зная уже на ком сорвать гнев, крикнула она на-подвернувшуюся под ноги кошку.—Теть, нечиста сила!—Больно ударила ее носком ботинка и схватила кочережку.—Геть! Чтобы и духа твоего здесь не было!
Кошка бросилась под кровать.
— У, дармоедка! Что ты, что Нюрка. Завязать бы вас в мешок да в Кубань, и всю бы красную нечисть туда же с вами!
Добравшись до площади, Нюра подумала: «Какими улицами идти?» В прошлый раз она шла по Кладбищенской, а перед темі по Церковной. «Пойду по той, где Фенька живет, — решила она:—тут я реже ходила, не так приметно будет».
Пересекла площадь, косясь на церковь. «Отсюда первый раз пошла в сарай к Оле,—вспомнила она и улыбнулась:—отстояла вечерню и комсомолкой стала...»
Свернула в улицу, где жила Феня.
«Зайти за ней или не заходить?» Впрочем, Нюра прекрасно знала, что заходить не надо, что уже давно установился порядок являться на подпольные собрания по одиночке. Но там же, где жила Феня, жил и Скубецкий, его-то и хотелось ей повидать. Однако в этом она даже себе не призналась. Постояла
еще минутку и, не успев принять решения, вдруг смутилась: из калитки вышел Скубецкий. Он тоже не ожидал встретить Нюру и невольно остановился. Они посмотрели друг на друга.
— Феня дома?
— Ушла, не знаю куда,—ответил Скубецкий и полез в карман за папиросами.
— А я думала—она дома...
Скубецкий молчал.
—? Видел, как белые отступают?—тихо спросила Нюра.
— Имел удовольствие наблюдать. Живописнейшая картина. Жалею, что не художник, перенес бы ее на полотно... А как твои дела, уважаемая подпольщица-комсомолка?—вдруг выпалил он и впился в Нюру глазами.
Нюра оторопела.
•— Я не понимаю, что ты говоришь, — смущенно сказала она, силясь взять себя в руки.—Какой комсомол? Какая я комсомолка? Приснилось тебе?
— Да, приснилось...
Скубецкий засмеялся. Вдруг оборвал смех и сказал:
— Помнишь, я тебе говорил про комсомол? Я хотел быть комсомольцем, но раздумал. Меня ведь не примут. Буржуй я.
Нюра сочувственно посмотрела на него.
— Какой же ты буржуй, разве буржуи такие?
— Некоторые думают, что такие. Короче говоря, я решил кое-что доказать. И докажу. И вот поверь моему слову, слову Скубецкого, как только придут красные, так ты обо мне услышишь. И Скубецкие кое на что годятся. Дядя мой, видишь ли, присяжный поверенный, а известно ли тебе, прекрасная хуторянка, что Робеспьер тоже был адвокатом?
— Какой Робеспьер? Я не знаю такого,—Нюра с удивлением смотрела на Скубецкого. — Говоришь ты что-то нескладное. Чего ты злой такой? Я ж тебе ничего- не сделала.
— Нет, на тебя я не сержусь. Если я злюсь на кого, так только на самого себя. Ты... Я скажу тебе откровенно, ты мне нравишься. «Я вас люблю любовью брата, а может быть... а может быть, еще сильней». Так, Нюрочка, поется в опере «Евгений Онегин». Когда-нибудь услышишь такую оперу. Я в Екате-ринодаре ее слыхал. Дай мне руку и запомни этот миг. Скоро Ты увидишь, что Скубецкий не трус.