Девяносто третий год (др. перевод)
Шрифт:
— Нет, не вся.
Действительно, 2 апреля Валазе донес конвенту, что в Ла-Маншском канале крейсируют шесть линейных кораблей и десять фрегатов. Теперь капитан вспомнил об этом.
— Да, да, — сказал он, — эскадра состоит из шестнадцати судов, а тут их всего восемь.
— Остальные, — проговорил Гакуаль, — рассеялись вдоль всего берега и подстерегают.
Капитан, продолжая смотреть в подзорную трубу, бормотал сквозь зубы:
— Один трехпалубный корабль, два фрегата первого ранга, пять второго ранга.
— Но и я с своей стороны следил за ними, — продолжал Гакуаль.
— Славные корабли! — произнес капитан. — Мне случалось командовать такими.
— А я, — проговорил Гакуаль, — видел их вблизи. Все они ясно врезались
— Лоцман, — сказал капитан, передавая Гакуалю свою подзорную трубу, — можете ли вы различить, что вот это за линейный корабль?
— Могу, господин капитан: это «Кот д'Ор».
— Ага, значит они его перекрестили. Прежде он назывался «Бургундские Штаты». Совсем новенькое судно. Сто двадцать восемь орудий.
Он вынул из кармана записную книжечку и карандаш и записал в книжечке цифру 128. Затем он продолжал:
— А это что за судно, первое слева от корабля?
— Это фрегат «Опытный».
— Фрегат первого ранга. Пятьдесят два орудия. Два месяца тому назад он стоял в Бресте.
Отметив в своей записной книжке цифру 52, капитан спросил:
— А второе судно слева от корабля, как его название?
— «Дриада».
— Тоже фрегат первого ранга. Сорок 18-фунтовых орудий. Он плавал в Индию. Имеет славное морское прошлое.
Записав под цифрой 52 цифру 40, он снова поднял голову и спросил:
— А справа от корабля?
— Господин капитан, это все фрегаты второго ранга. Их всего пять.
— Как называется первый от корабля?
— «Решительный».
— Тридцать два 18-фунтовых орудия. А второй?
— «Ришмон».
— Такое же вооружение. Дальше?
— «Безбожник».
— Довольно странное название для судна. Дальше?
— Дальше — «Калипсо», «Хвататель».
— Итого пять фрегатов, вооруженных каждый 32 орудиями, — и капитан проставил под написанными ранее цифрами 160.
— Вы, однако, отлично узнаете их, лоцман, — проговорил Буабертло.
— А вы, капитан, их отлично знаете, — ответил Гакуаль. — Узнавать недурно, но знать еще лучше.
Капитан, глядя в свою записную книжку, стал считать сквозь зубы:
— Сто двадцать восемь, пятьдесят два, сорок, сто шестьдесят…
В эту минуту Лавьевилль снова показался на палубе.
— Шевалье, — крикнул ему капитан, — знаете ли, что мы имеем перед собою триста восемьдесят орудий?
— И прекрасно, — ответил Лавьевилль.
— А вы только что были на батарее, Лавьевилль. Скажите, наконец, сколько у нас годных в дело орудий?
— Только девять.
— Так! — проговорил, в свою очередь, Буабертло. Он снова взял из рук лоцмана подзорную трубу и стал смотреть вдаль. Восемь видневшихся на горизонте судов стояли в полной тишине. Они казались неподвижными, но между тем с каждой минутой увеличивались. Корвет незаметно приближался к ним.
— Капитан, — сказал Лавьевилль, прикладывая руку к головному убору, — имею честь представить рапорт. Я всегда относился недоверчиво к этому «Клэймору». Нет ничего неприятнее, как быть неожиданно посаженным на судно, которое вас не знает или вас не любит. Английский корабль не может быть другом француза. Сорвавшаяся проклятая пушка доказала это как нельзя лучше. Я тщательно осмотрел все помещение. Якоря надежны; железо хорошее, без раковин, и к тому же кованое; кольца прочны; канаты превосходны, легко разматываются, достаточной длины, а именно в 120 сажен. Артиллерийских припасов достаточно. Шесть канониров убито. Сто семьдесят один выстрел на пушку.
— Разумеется, раз осталось только девять орудий, — проговорил вполголоса Буабертло и снова направил свою подзорную трубу на горизонт.
Эскадра продолжала медленно приближаться.
Морские орудия имеют то преимущество, что при них достаточно трех человек прислуги; но зато у них тот недостаток, что они стреляют не так далеко и не так метко, как полевые и крепостные пушки. Предстояло, следовательно, подойти к эскадре на довольно близкое расстояние.
Капитан стал вполголоса отдавать приказания. На корвете водворилось мертвое молчание. Не слышно было сигнала тревоги, но все сопряженные с ним маневры исполнялись в точности. Корвет так же мало был способен бороться с людьми, как и с морскими волнами. Однако экипаж старался извлечь все возможное из этих остатков военного судна. На шкафуте {46} , возле бейфутов, навалили все, что было в запасе по части кабельтовов {47} и перлиней {48} , с тем чтобы укрепить в случае необходимости мачты. Перевязочный пункт был приведен в порядок. Согласно установившейся практике, по бортам развесили койки, что, конечно, могло служить некоторой защитой от пуль, но не против ядер. Принесли калибры для пуль, хотя и было уже несколько поздно проверять размеры последних; но дело в том, что никто не ожидал такой скорой встречи с неприятелем. Каждому матросу роздано было по лядунке, по паре пистолетов и по кинжалу. Койки были сложены, пушки наведены, ружья заряжены, топоры и дреки уложены по местам, крюйт-камера {49} с порохом и зарядами открыта. Каждый встал на свое место по расписанию — и все это совершалось молча, словно в комнате умирающего. Все делалось быстро, но мрачно.
Потом корвет поставили на шпринг. Он имел шесть якорей, как у фрегата. Были спущены все шестеро: становой {50} с носа, верп {51} — с кормы, большой якорь — со стороны открытого моря, второй верп — со стороны бурунов, дагликс {52} — с левого борта, а запасной якорь — с правого. Девять уцелевших орудий были направлены все в одну сторону, дулами к неприятельской эскадре.
Последняя, в точно таком же безмолвии, со своей стороны сделала все приготовления к бою. Все восемь ее судов образовали теперь дугу, хорду которой представлял собою риф Ле-Менкье. «Клэймор», очутившись в этом полукруге и удерживаемый к тому же якорями, так сказать, прислонился к рифу, то есть к своей погибели. Это относительное положение судов очень напоминало собой свору собак, окруживших кабана, не испускающего ни звука и только скалящего зубы.
Обе стороны выжидали. Канониры «Клэймора» стояли возле своих орудий.
— А знаете ли, я бы предпочел сам открыть огонь, — сказал Буабертло Лавьевиллю.
— Отчего же и не позволить себе это маленькое кокетство? — ответил тот.
IX. Кого-то спасают
Старик пассажир тем временем, оставаясь на палубе, смотрел на все бесстрастным взором.
— Сударь, — сказал Буабертло, приближаясь к нему, — все приготовления окончены. Мы теперь крепко привязаны к нашей могиле. Мы не сдвинемся с места. Во всяком случае мы станем добычей или эскадры, или рифа. У нас нет иного выбора: или сдаться неприятелю, или погибнуть в бурунах. Я полагаю, что нам следует умереть; лучше погибнуть в бою, чем от кораблекрушения. Я, по крайней мере, предпочитаю быть застреленным, чем утонуть; я предпочитаю огонь воде. Но умирать — это наша обязанность, а ни в каком случае не ваша. Вы — доверенное лицо принцев, на вас возложено важное поручение, вы должны руководить восстанием в Вандее. Если вас не станет — дело монархии, быть может, будет проиграно; вы не имеете права умирать. Наш долг предписывает нам оставаться здесь, ваш долг обязывает вас покинуть судно. Итак, генерал, не угодно ли вам тотчас же оставить корвет? Я сейчас предоставлю в ваше распоряжение лодку и гребца. Добраться до берега в легкой шлюпке мне представляется вполне возможным. Еще достаточно темно, волны высоки, на море туман, поэтому весьма вероятно, что вас не заметят. Бывают такие случаи, когда бегство равносильно победе.