Девяностые годы

Причард Катарина Сусанна

Динни и Тэсси Риган с трубками в зубах сидели на перилах веранды, где собралось еще несколько старателей. Они обсуждали причины временного затишья, наступившего в борьбе за россыпи. Крис поместился поодаль на одном из самодельных стульев и, как всегда, время от времени вставлял какое-нибудь замечание. Пэдди, взволнованный, взлохмаченный, с рыжими вихрами, торчавшими во все стороны, и горящим от возбуждения взором, нарушил мирное течение беседы. Когда кто-нибудь с таким видом врывается в дом, это может означать только одно: навострите уши, где-то открыли золото — будет новый поход!

Каждый из старателей сразу насторожился, у каждого что-то заиграло в груди. Старые матерые

волки, вроде Динни и Тэсси, взволновались не меньше других, хотя и не подавали виду.

— Ну, а где они растут, эти самородки?

— Кто его нашел — неизвестно?

— Никто ни черта не знает, — заявил Пэдди. — Приехал отец Лонг из Кэноуны и рассказал, что двое старателей нашли здоровенный самородок. Но больше его преподобие не желает ничего говорить. Поклялся хранить тайну, видите ли.

Тэсси Риган встал, подтягивая штаны.

— Ну, так просто он от нас не отделается. Надо поглядеть, что там такое. Пожалуй, не мешает собрать пожитки. Если…

— Все уже поднялись, — прервал его Пэдди. — На дороге в Кэноуну целая толпа. Мы с моим напарником сейчас отчалим тоже.

— Прошу прощения, мэм! — крикнул Динни Салли. — На сегодня обед отменяется!

Через секунду веранда опустела.

— Ну вот, черт побери! — Салли подошла к двери и увидела, что все они уже спешат по дороге в город: и Динни, и Тэсси Риган, и Пэдди, и все прочие, а позади всех — Крис Кроу. Салли совсем замучилась со стряпней, устала, вспотела, и ей было до смерти досадно, что все ее труды пропали даром. Она в сердцах проклинала золотую лихорадку и все золотоискательские походы на свете.

Моррис вернулся вечером и с поразительным равнодушием рассказал о сообщении отца Лонга и о дикой суматохе, которая поднялась в городе вокруг нового похода на Кэноуну, где, как предполагали, можно было кое-что разузнать. Вся эта история казалась Моррису весьма сомнительной. Ни в полиции, ни в горном департаменте ничего не известно насчет этого самородка, сказал он. Блеф все это, иначе самородок был бы уже предъявлен и заявка зарегистрирована.

Ни для кого не секрет, конечно, что часть золота утекает на сторону, но старатели зорко следят, чтобы не нарушался закон, и сокрытие золота влечет за собой потерю прав на участок. Ясно, что ни один дурак, напавший на хорошую жилу, не станет рисковать. Поэтому крупные находки, как правило, всегда предъявляются, и только какая-нибудь мелочь просачивается через перекупщиков краденого золота.

Салли просто надивиться не могла перемене, происшедшей с Моррисом. Раньше — до своего злосчастного похода на Маунт-Блэк, он первый ринулся бы, как безумный, в эту новую погоню за золотом. Но после этого похода Моррис стал совершенно безучастен ко всем толкам о новых золотоискательских походах или богатых россыпях, открытых на каком-нибудь далеком прииске. А после того как он заделался гробовщиком — и подавно.

Салли знала, что Моррис просто принудил себя заняться своим новым ремеслом. Подавил в себе отвращение к этому делу и теперь был даже доволен, что сумел достичь успеха на новом поприще. Не такая уж это приятная штука — снимать мерки с трупов, сколачивать гробы или шагать за катафалком по жаре на кладбище, говорил он. Раньше его прямо с души воротило и стыдно было людям в глаза смотреть, а теперь ничего, привык. Дело как дело, не хуже других. Просто судьба сыграла с ним злую шутку. Но шутка приносила доход, вот что главное.

— Это тоже как бы небольшая жила своего рода, — объяснял Моррис Олфу. — Должно быть, мое призвание не рыть золото, а зарывать трупы. Да ведь поди угадай, где тебе написано на роду найти удачу.

Моррис теперь все время проводил либо в лавке, либо в мастерской, либо в конюшне; даже гордился тем, как он умеет угодить убитым горем родственникам — никогда не жалеет траурного крепа, сочиняет стишки для извещения о похоронах и даже как-то раз заставил Салли делать венки из белых бессмертников.

— Поверь, моя дорогая, я всячески стараюсь ублаготворить своих клиентов, — насмешливо пояснил он.

Салли просто в толк взять не могла, как ей быть с Моррисом, он совершенно погряз в своем похоронном бюро. Неужто он больше ни на что не надеется и решил всю жизнь трупы хоронить? Салли даже хотелось теперь, чтобы он загорелся от этих толков про золото и ринулся вместе со всеми ловить счастье за хвост. Но Моррис был, как каменный.

Динни и Тэсси, подгоняемые золотой лихорадкой, спешили в Кэноуну. Не может того быть, чтобы священник все наплел. Раз он говорит, что видел большущий кусок золота, — значит видел. А ведь он это сказал? — сказал. А если больше ничего не говорит, так только потому, что не может нарушить тайну исповеди. Верно, ему покаялись на духу в каких-нибудь грязных делишках, смекали старатели. От этого таинственного самородка пахнет грабежом или смертоубийством, а может, и тем и другим зараз.

Сотни людей, схватив кирки и лопаты, — на верблюдах, на лошадях, на тележках, на двуколках, на велосипедах, а то и просто пешком, с котомкой за спиной, — пустились в путь, чтобы изрыть, обшарить землю в окрестностях Кэноуны.

Через два-три дня они потянулись обратно. Никаких следов легендарного самородка, никаких слухов о богатых россыпях где-нибудь поблизости или о пришлых старателях, праздновавших свою удачу и болтавших о драгоценных находках за стаканом вина.

На поверку оказалось, что золото на старом Белом Пере и других когда-то богатых приисках этого края начало иссякать. Лавочники и трактирщики в один голос жаловались на застой в делах. Сообщение отца Лонга было им, конечно, на руку, и они встретили его с восторгом. Другое дело — старатели. От зари и до зари на солнцепеке они ковыряли землю кирками и лопатами и не находили ни крупинки золота, не зарабатывали даже на пропитание. Больше того, они толком даже не знали, где они роют: то ли поблизости от месторождения этого таинственного самородка, то ли нет.

Из восточных штатов тоже начали прибывать партии золотоискателей, и после трех недель отчаянных и бесплодных поисков положение создалось довольно серьезное.

Динни слишком хорошо помнил злосчастный поход Мак-Кэна и ярость старателей, обманутых хвастливой болтовней пьяного дурака. Он толковал инспектору и констеблю, что нужно как-то облегчить бедственное положение голодных и обнищавших старателей, не то отцу Лонгу не поздоровится. Если священник говорил правду, — пусть он укажет место, где был найден самородок. Иначе старатели будут думать, что священник либо наболтал спьяну лишнего, либо их умышленно обманули, чтобы кое-кто из трактирщиков и лавочников мог нагреть себе руки на этом деле.

Отец Лонг согласился сообщить, где нашли самородок. В два часа дня такого-то числа он объявит об этом с балкона отеля в Кэноуне.

Собравшаяся перед гостиницей толпа была, по словам Динни, настроена далеко не мирно. У любого храбреца при одном взгляде на нее душа ушла бы в пятки.

— Народу пришло тысяч шесть или семь. Все заросшие, небритые, ноги у всех стерты в кровь. Голодные как волки, глаза горят. Ясно было, что не сдержи отец Лонг слова — они его просто разорвут. Те, у кого были лошади, верблюды, повозки или велосипеды, держали их наготове, чтобы по первому слову отца Лонга броситься, куда он укажет.