Девять жизней Дьюи. Наследники кота из библиотеки, который потряс весь мир
Шрифт:
Но наш сосед, охотник на уток, видимо, этого не понимал. Однажды он, в полном охотничьем снаряжении и с ружьем, подошел ко мне и Маршмэллоу и указал на дерево в его дворе, где вверху темнело птичье гнездо.
– Предупреждаю, что, если твой кот убьет хоть одного из моих кардиналов, я застрелю его, потому что это очень красивые птицы!
И это говорил человек, который вешал кормушку для птиц на дерево у самого нашего забора, причем на самую нижнюю ветку, прямо рядом с кустами, где прятался Маршмэллоу! Как будто специально, чтобы соблазнить кота! Да это была не кормушка, а западня для его любимых птиц!
Поэтому я
– А есви вы убьете хоть одну утку, я заствевю вас, потому что они тоже очень квасивые!
Чем мог ответить этот бедолага на праведный гнев картавой пятиклассницы, заядлой кошатницы? Он только смерил взглядом грязную девчонку с таким же грязным котом и, покачивая головой, вернулся к себе.
Примерно через неделю Маршмэллоу поймал на поле для гольфа утку, свернул ей шею и принес к нам на крыльцо в качестве роскошного трофея. Я не стала его ругать, потому что так его любила, что легко простила ему даже убийство утки.
Нечего и говорить, что моя сестра, красавица и модница, не находила ничего симпатичного в грязном убийце Маршмэллоу. Как и мама, она не любила животных и предпочитала наряды и украшения нелепой охоте за червями и птицами. Но должна отдать ей должное – не питая к моему коту сильной симпатии, она, однако, не просто мирилась с его присутствием, а даже проявляла о нем заботу. Иногда она даже его похваливала. Видя нашу крепкую дружбу, она радовалась за меня, хотя сама не испытывала нужды в общении с животным.
– Эй, Кристи, – говорила она, – твой кот опять у окна, я слышу, как он мяукает. Может, он голодный?
Я была в седьмом классе, когда мы начали с ней драться, в полном смысле этого слова. Каждый день между нами вспыхивали ссоры, и мы орали друг на друга – при открытых окнах, так что все соседи слышали наши вопли. Мы колотили друг дружку щипцами для завивки и феном, после чего на лбу появлялись пятна от ожогов, а на руках синяки. После драки мы стояли рядом перед зеркалом, приводили себя, насколько это было можно, в порядок, и она говорила, скривив губы:
– Ты ведешь себя просто отвратительно!
– Нет, это ты ведешь себя отвратительно! – четко отвечала я, поскольку уже преодолела проблемы с буквами. – Это ты отвратительная, а не я.
– Нет, не я, и ты это отлично знаешь.
«Мяу!» – слышался голос Маршмэллоу, затем он ударял по москитной сетке – просился в мою спальню. С тех пор прошло много лет, но я все равно не могу смотреть без волнения на старую сетку, затягивающую окно моей бывшей спальни. Эта сетка со следами когтей Маршмэллоу напоминает мне о юности.
– Мяу! Мя-яу!
– Я знаю, что она дура!
– Мя-мя-мяу!
– Ты прав, я выгляжу просто прекрасно.
– Мяу! – восклицает Маршмэллоу и вспрыгивает ко мне на колени. Не знаю, как ваши кошки, но он начинал урчать и топтаться у меня на коленях, впиваясь ногтями. Было немножко больно, но вместе с тем приятно.
– Да, малыш, ты прав, таким тоном ни с кем нельзя разговаривать.
– М-мя, м-мяу!!
– Да, Маршмэллоу, я тоже слышу. Им нужно просто развестись, и тогда эти ссоры закончатся.
Наверное, странно, что я вот так доверялась своему коту, так нуждалась в его обществе, успокаивалась под его мурлыканье, иногда напоминающее тарахтение мотора. Но, видите ли, Маршмэллоу был моим главным защитником и опорой. Он внимательно меня выслушивал, говорил, что я симпатичная, и всячески меня ободрял.
А неприятностей у меня было хоть отбавляй.
В своем шестом классе я была самой рослой среди девочек.
В седьмом классе старшие девочки украли из моего шкафчика новые джинсы, которыми я так гордилась, майку и туфли.
Эти же девчонки прижимали меня в коридоре к стенке и запрещали разговаривать с каким-то мальчиком, который им нравился. Это продолжалось до тех пор, пока моя старшая сестра не выследила их и не заявила, что если они посмеют тронуть меня хоть пальцем, то она задаст им перцу.
Сестра могла бить меня щипцами для завивки, могла кричать и всячески обзывать, но она любила меня, и я это всегда знала. Мы выплескивали в драках свою тревогу и нервное возбуждение: родители постоянно ссорились из-за выпивок папы. Кажется, начиная с десяти лет я стала делать уроки в гостиной, до полуночи дожидаясь, когда вернется мой пьяный папа. Мама встречала его возмущенными упреками, а я ухаживала за ним и укладывала спать. Келли… она предоставила эти заботы младшей сестре. Но она тоже утешала меня, правда не так, как Маршмэллоу.
– Ты серьезно думаешь, что кот с тобой разговаривает? – спросил меня как-то папа.
– Да, папа, я же слышу, как по-разному он мяукает. Он со мной разговаривает.
«Только он один».
И даже когда мы с ним не говорили, он все равно меня успокаивал. По вечерам, когда я не спала, ожидая папу, я видела в окно, как мой кот бредет через передний двор и исчезает в леске на той стороне дороги. Примерно через час я слышала стук в стекло – это он уже сидел снаружи, у окна. Когда я дежурила как спасатель у плавательного бассейна, мне приходилось наблюдать, как он часами охотится за полевыми мышами в высокой траве у садка с мальками. (Да, в нашем районе было и поле для гольфа, и плавательный бассейн, и садок, где из мальков выращивали взрослую рыбу, но, уверяю вас, здесь жили совершенно обычные люди среднего достатка.) Однажды во время игры в баскетбол я сломала ногу, и ему понравилось точить свои когти о мой гипс. Когда кот удалялся, он был весь в нитках. Могла ли я после этого жалеть себя?
Он был независимым котом, не требовал ласки и внимания. Он уже не провожал меня в школу, не гнался за мной, когда я каталась на велосипеде. И наши походы в лес и возня с червяками и листьями тоже прекратились, но, стоило мне нанести на кожу крем для загара и улечься в нашем дворе на одеяло, Маршмэллоу моментально оказывался рядом. И если, загорая, я пыталась одновременно сделать себе педикюр, он нагибался и нюхал еще не высохший яркорозовый лак, осыпая его своей шерстью, так что затея моя проваливалась. Впрочем, больше всего ему нравилось просто наблюдать за мной. Мы продолжали беседовать в основном о разных видах спорта (где я выделялась своими достижениями) или о мальчиках (у которых я пользовалась успехом, о чем не догадывалась). Но он всегда уступал мне право выбирать тему. У него была своя жизнь, в лесу и на лугу около бассейна, у меня – своя. Но как только Маршмэллоу чувствовал, что нужен мне, он непостижимым образом оказывался рядом. Папа мой уехал от нас, потом вернулся, затем опять переехал. Я пыталась заглушить свои переживания утомительным бегом на длинные дистанции. Возвращаясь домой, я каждый раз видела дожидающегося меня на крыльце Маршмэллоу, он ни разу меня не подвел.