Девятая директива
Шрифт:
Я вышел на ступени крыльца и ступил в красный сектор.
Меня никто не поджидал. Не думали, очевидно, что выйду так быстро. А может, даже и не знали, что жив. Но я был жив, и настроен продемонстрировать это. Наживка на крючке должна дергаться, а не висеть.
Посольство находилось в пяти минутах ходьбы, но мне это расстояние показалось марафонским. Осколок гранаты, пробив подошву ботинка, поранил мне ногу, а кроме того, приходилось внимательно контролировать каждое движение, попадавшее в поле зрения, в любой его сектор. Но я хотел, чтобы боль, а вместе с ней и жизнь, продолжалась.
Пять минут на раздумье. Имелось несколько объяснений тому, почему вдруг они решили меня убрать. Первое: могли подумать, что от китайца перед его смертью я что-то узнал и теперь собираюсь провернуть какую-то свою операцию, ничего не сообщая полиции. Второе: наступил момент, когда они обрели уверенность в том, что смогут вывезти Персону из города и доставить к границе, следовательно, я уже не нужен им в резерве и от меня лучше всего избавиться, потому что иначе я могу быть им опасен. Третье: месть. Китаец являлся ценным человеком в команде.
Вопрос: настолько ли они серьезны в своем желании убить меня, чтобы для этой цели оставить одного из своих, даже когда вся команда уедет?
Я дошел до посольства — там тоже было крыльцо со ступеньками. Не люблю такие — обычно их сооружают там, где следить особенно легко и мишень ничем не прикрыта. Я жаждал стать мишенью. Но в то же время и выжить. И необходимость балансировать на этой неуловимой грани действовала мне на нервы.
Ломана в посольстве не оказалось, но для меня были оставлены ключи. Выйдя обратно на улицу, я увидел немного в отдалении припаркованный у тротуара черный «тип Е» [15] с жестким металлическим верхом. Я просил у Ломана скоростную машину, а он подобрал эту: черный цвет делал ее незаметной, а жесткий верх он предусмотрел на случай, если перевернусь. В таких деталях на Ломана можно положиться.
15
«Тип Е» — модель дорогого спортивного автомобиля марки «ягуар».
Допустим, противнику известно, что гранатой меня только ранило и что ближайший от склада с воздушными змеями лазарет — это полицейский госпиталь. В такой ситуации он станет подстерегать меня в трех местах: полицейский госпиталь, посольство и отель «Пакчонг». В первых двух противника не было.
Я поехал в «Пакчонг».
И попытка повторилась.
Глава 23
ПРОРЫВ
В облике отеля «Пакчонг» появилось нечто химерическое. Он напоминал фантазию из фильма Феллини: люди со свечами появлялись откуда-то из темных колеблющихся теней, их лица в облачках света плыли над землей и исчезали, как только они отворачивались. Высоко вверху, поддерживая невидимые небеса, блестели на резных колоннах позолоченные каменные листья, из мрака доносились потусторонние голоса.
Консьерж окатил меня потоком вежливых извинений: где-то закоротило предохранители, сеть вырубило, но электрики уже работают. Лифт не действует, сэр, но коридорный вас проводит и посветит вам. Я сказал, что в этом нет необходимости и, взяв предложенную свечку на блюдечке, начал подниматься по лестнице. Установленные в тазиках и чашах свечи горели на всех этажах, во всех коридорах и переходах, и мои тени по мере продвижения то напрыгивали на меня, то отскакивали в стороны.
В коридоре на верхней площадке лежал один из обычных сарабурских ковриков, я скатал его, сложив в десять или двенадцать раз, и только потом, держа его перед собой как щит, пнул ногой дверь и вошел в номер.
Пять выстрелов, в быстрой последовательности, сильно заглушенные.
С каждым выстрелом я опускался все ниже и ниже, все выше и выше поднимая перед собой коврик. Лицо подставлять всегда неприятно, чувствуешь собственную уязвимость и знаешь к тому же, что на больших и мягких частях тела хирургу работать легче; если, конечно, он к тебе успеет.
Неприятно, даже имея подобие щита. Пуля летит и ударяет с огромной силой, желудок сжимается в комок, и комок твердеет, пока все не закончится.
От окна отделился неясный силуэт, но я уже лежал на полу. Я дал ему еще несколько секунд, потея под ковриком, как негр, и вдыхая затхлый запах свалявшейся шерсти. Свечка упала и погасла, блюдце разбилось.
Через полчаса я понял, что потерял его: осмотр балконов, соседних комнат, пожарных выходов и улицы внизу ничего не дал. Я спустился в бар и выпил бренди. Греческое «метакса». Чувство стыда от собственной слабости сменилось злостью, но тут же отыскалось оправдание: мозг превратил тело в живую мишень, когда втолкнул его в номер (я не верю в случайные аварии электропроводки в отелях, где я останавливаюсь), а раны от взрыва гранаты были еще совсем свежие и поэтому сама мысль о добавочной порции страданий и боли заставила тело съежиться от страха.
Проклятая физиология брала свое: организм восстал и требовал сна, с бренди или без. Я решил позвонить Ломану, — он был на месте, — и сказал, что за мной снова приходили, после чего поднялся наверх, стащил с кровати одеяло и заперся в ванной.
И вырубился, как предохранитель.
На следующий день пришлось туго. Они хотели оставить меня в госпитале под наблюдением. Я пришел туда на перевязку, и дело кончилось скандалом. Проблемы возникли не с врачами и не с персоналом, они сделали, что могли, койка мне была выделена, а если я предпочитал шляться по городу, наплевав на швы и бинты, то это, считали они, мое дело. Сложность заключалась в том, что госпиталь был в ведении полиции, а полиция знала, что я работал по делу о похищении, и они отчаянно искали, за что бы зацепиться, — район склада с воздушными змеями находился под ястребиным оком полковника Рамина; махать кулаками после драки для полиции типично, но довольно об этом.
Плотно сотканный сарабури, как губка, поглотил все пять выстрелов, использование глушителя снизило убойную силу, и в результате никаких следов на мне не осталось. Если бы медсестра увидела новое ранение — в особенности пулевое, — она бы составила рапорт и Рамин тогда уж наверняка накинул бы на меня смирительную рубашку.
Чтобы выпутаться из скандала, пришлось посылать за Ломаном. Он помог. Уже сидя в машине, он взглянул на меня и спросил:
— Сколько ты так думаешь продержаться?
— Пока не выдадут местонахождение.
— Или пока ты не начнешь терять разумную осторожность.
— Еще не начал.
— Я думаю, тебя пора выводить.
— Ради Христа, Ломан! Ты не станешь меня останавливать! У нас последний шанс.
Он продолжал смотреть на меня, и мне это надоело.
— Я несу ответственность за тебя, Квиллер. И твое состояние внушает мне опасения. Еще самая малость — и ни психологически, ни тем более физически продолжать работать ты не сможешь.
Ломан нарочно говорил не по-английски, и это меня раздражало еще больше.