Девятиэтажка
Шрифт:
Что-то билось в его руках, будто он достал из пруда свежепойманную рыбу, и та пыталась проскользнуть меж пальцев и вернуться в родную стихию. Веки Вадима казались тяжёлыми, как гири, а руки словно двигались, забыв повиноваться мозгу.
Разлепив глаза, Вадим обнаружил, что сидит на Ане, сжимая её горло и вдавливая в мягкую подушку. Лицо девушки покраснело, ослабшие руки пытались разжать его ладони, как только что Вадим пытался отбиться от Эльдара, а взгляд с ужасом метался по комнате, боясь задержаться на лице парня. Он попытался остановиться, но
– Аня! – крикнул в ужасе Вадим. – Боже, я… у меня не получается разжать руки!
У девушки закатились глаза. Она зажала губы так сильно, что проколола их зубами, и по щеке покатилась струйка крови.
– Боже… Эльдар! Хрущёв! – Вадим увидел, что дверь из комнаты Эльдара тряслась под ударами с той стороны.
«Лучше бы он сейчас проломил её и врезал мне», – думал Вадим.
Вдруг Аня перестала сопротивляться, и её рот расплылся в неестественно широкой улыбке, предающей её лицу в неверном освещении красного торшера жутковатый рельеф.
– Ещё чуть-чуть, – прохрипела Аня.
– Что? – не понял Вадим, чувствуя, как пот скатывается по лбу и с кончика носа капает на платье Ани.
– Тебе же нравится?
– Что? – стоило Вадиму прекратить думать о руках, как они сжались ещё сильнее.
– Это же ты обычно делаешь с девушками, – с улыбкой прошептала Аня.
Вадим был в ужасе. Помимо того, что он чувствовал приближение паники из-за невозможности управлять конечностями, то ещё и испугался, откуда Аня узнала о его БДСМ-увлечениях. С ней единственной он всегда был до невозможности нежен и не позволял себе ни единого резкого и неаккуратного движения. Если бы она узнала, как он теперь развлекается по ночам, сочла бы аморалом и преступником.
– Я тебя сейчас убью! – почти с истерикой в голосе сказал Вадим.
– Может, ты этого и хочешь? – прохрипела Аня.
– Нет… Нет-нет!
– Хочешь отомстить мне за разбитое сердце? – ногти Ани больно впились в его напряжённые руки. – Давай, это твой шанс.
– Нет!
– Всё ещё не простил меня? – она скорее хрипела, чем говорила, и Вадим скорее читал по губам её слова, чем слышал.
– Давно простил! Аня, прекрати это!
– Ты делал девушкам больно, потому что не мог им простить, что они – не я?
– Аня, пожалуйста, хватит!
– Какой же ты жалкий, – она рассмеялась кашлем, и новая струйка крови потекла по другой щеке. – Никогда не прощай меня, и тогда однажды ты будешь способен на убийство!
– Хрущёв! Хрущёв! – орал Вадим, не отрывая глаз от Ани. Ему послышались в коридоре шаги.
– Тебе никто не поможет, – рассмеялась Аня, поворачивая шею в руках Вадима и будто наждачкой царапая его кожу. – Мою дверь никто не может открыть!
В одну секунду девушка вывернулась, и ударила Вадима по уху. «Наконец-то мои руки разожмутся», – с облегчением подумал Вадим. Но нет, его ладони всё так же были словно пришиты к горлу Ани, но теперь та ещё и била его по голове.
– Давай! Давай убьём друг друга вместе!
«Боже, это точно не Аня, – думал Вадим. – Эту тварь и правда стоит убить!»
В дверь из коридора, не забаррикадированную стулом, интеллигентно постучали.
– Котики, я слышу, что вы занимаетесь тем, к чему третий может присоединиться только по согласованию всех сторон, – говорил Хрущёв из-за двери. – Но, признаюсь, меня немного обеспокоил уровень децибел в ваших криках, и категорический императив Канта заставил меня вмешаться.
– Хрущёв, быстро сюда! – заорал Вадим.
– Иду-иду… – Хрущёв легко открыл дверь, несмотря на прежние предупреждения Ани. – Эх-ох, что же вы творите, ребятки?
Хрущёв взял гжелевскую вазу с цветами с туалетного столика Ани и аккуратно разбил её о голову девушки.
– Надо бить меня! Меня! – заорал Вадим, видя, как Аня потеряла сознание.
– Разожми руки, – спокойно сказал Хрущёв.
– Я не могу! Я не могу!
– Разожми.
Вадим прекратил паниковать и обнаружил, что способен шевелить руками. Аня без сознания лежала на подушке в окружении осколков вазы и лепестков цветов.
– Как писал Оскар Уайльд, – сказал Хрущёв, глядя на Аню. – Красота есть высшее откровение потому, что она ничего не выражает.
– Да пошёл бы, – плюнул сквозь зубы Вадим, слезая с кровати.
– Я тебя спас вообще-то, – усмехнулся Хрущёв.
– Что это за херня? – Вадим опустился на пол и обессиленными руками схватился за голову.
– Твои гештальты, – ответил Хрущёв, зажёвывая печенье, припрятанное в кармане.
– Я, блин, даже не знаю, что это за слово, а ты его талдычишь и талдычишь, талдычишь и талдычишь! – потерял терпение Вадим.
– Эх-ох, ну ты бы сразу так и сказал! – махнул рукой Хрущёв. – Вообще, «гештальт» – понятие из психологии, а конкретнее – из гештальтпсихологии. Гештальты – это целостные структуры восприятия. У психики есть привычка организовывать опыт в доступное пониманию целое. Многие считают, что гештальты корректно сравнивать с докиновскими мемами, однако это неправильно. Мемы, размножающиеся и эволюционирующие подобно генам, могут измениться до неузнаваемости, будто мутанты. Но гештальт не такой: он всегда остаётся самим собой, сколько бы раз ни менялся. А вот вопрос «Что делает некую структуру очевидным и узнаваемым гештальтом?» уже относится к философии…
– И что? – пожал плечами Вадим.
– По Кёлеру самый каноничный пример гештальта – это мелодия. Ты узнаешь её даже при изменении темпа или тональности, потому что суть мелодии – самое основное – уже есть в твоём сознании. Смекаешь? Сами ноты могут менять гамму, в которой играются. Мелодия может исполняться на разных инструментах, даже некоторые ноты могут меняться местами, изменяться с четвертей на восьмые, но по в итоге всегда останется сама собой – гештальтом.
– Как это, твою мать, связано с тем, что меня сначала чуть не задушил год назад суициднувшийся товарищ, а потом я, не контролируя своё тело, чуть не задушил одноклассницу? – почти проорал Вадим.