Девятый Будда
Шрифт:
— Сейчас начинается тяжелый участок пути, — сообщила она.
Кристофер изумился, подумав, что он, наверное, не заметил легкого участка.
— Что нам предстоит сделать? — спросил он.
— Здесь начинается мост, — прокричала она. — Отсюда до противоположного выступа скалы. Это недалеко.
Кристофер выглянул в темноту, простирающуюся за краем крыши.
— Я ничего не вижу! — прокричал он. Его губы коснулись ее уха, и ему захотелось поцеловать ее. Прямо здесь, в темноте, посреди бури.
— Он здесь, — отозвалась она. — Поверь мне. Но из-за сильного ветра нам придется
— А мост широкий? — Ему не очень понравились ее слова.
— Он настолько широкий, насколько тебе это нужно, — ответила она. — Пятнадцать километров в ширину. Широкий, как Тибет. Широкий, как ладонь повелителя Ченрези. Ты не упадешь.
Он снова посмотрел в темноту. Он хотел бы обладать ее уверенностью.
— Не сглазь, — заметил он.
Она отпустила его руку и опустилась на четвереньки. Он с трудом различал ее в темноте, маленькую темную фигурку, ползущую в ночь.
Он последовал ее примеру. Чуба заставляла его казаться себе огромным и неуклюжим, превращала в легкую мишень для ветра, который мог с легкостью сорвать его и бросить вниз. Он испытал острое чувство беспокойства, опасаясь, что хрупкая фигурка Чиндамани не выдержит борьбы с яростными порывами ветра, которые сорвут ее, как листок с дерева, и сбросят в пропасть.
Темнота поглотила ее, и он пополз к тому месту, где видел ее в последний раз. Он различил первые пару метров каменного моста, выходящего прямо из крыши. Он интересовался его шириной, но не длиной. На первый взгляд он решил, что ширина моста не превышает метра, а поверхность его казалась гладкой, как стекло. Он предпочел не думать о том, что лежит внизу, под мостом.
Чувствуя, как тревожно бьется сердце, он задержал дыхание и вполз на мост, обхватив его края руками, сжав колени, молясь, чтобы не налетел внезапный порыв ветра и не сорвал его с моста. Несмотря на холод, он чувствовал, как на лбу и щеках образуются горячие капли пота. Чуба все время мешала ему, и он боялся, что его ноги запутаются в ней и он упадет. Чиндамани не было видно. Впереди были только ветер и темнота — темнота, которой не было конца, ветер, который слепо и неутомимо продолжал налетать на него.
Он по очереди передвигал каждую конечность: левая рука, правая рука, левая нога, правая нога, — и скользил вперед, будучи уверенным в том, что вот-вот потеряет равновесие и мост окончательно выскользнет из-под его рук. Дважды ветер ударял снизу, начиная поднимать его вверх и используя чубу в качестве паруса, но всякий раз он каким-то чудом удерживался, плотно прижимаясь к поверхности моста до тех пор, пока не стихал порыв ветра. Пальцы его окоченели, и он с трудом держался за мост. Он не мог ни видеть, ни слышать, ни чувствовать: его переход через мост был проявлением воли и ничем более.
Ему показалось, словно он полз по мосту несколько сотен лет. Время застыло, пока он бесконечно долго полз сквозь пространство. Его прошлая жизнь была лишь сном: только этот момент был реальностью, это движение в темноте в ожидании порыва ветра, который подхватит его на руки и поиграет с ним, прежде чем уронит, как куклу, на острые камни.
— Почему
Оказалось, что он уже добрался до противоположного выступа, но все еще ползет, словно мост для него не закончился и не закончится никогда.
— Здесь можно встать, — сказала она. — Здесь не такое открытое пространство, как на крыше.
Он заметил, что ветер стал тише и удары его были не такими сильными. Она снова стояла рядом с ним, маленькая, неестественно массивная в своей безразмерной чубе. Не раздумывая, движимый лишь отчаянием, поселившимся в нем на мосту, он шагнул к ней и прижал ее к себе. Она ничего не сказала и не оттолкнула его, но позволила обнять; толстые чубы, темнота и десятки ее предыдущих жизней разъединяли их тела. Она позволила ему обнять себя, хотя и знала, что это неправильно, что ни один мужчина никогда не должен обнимать ее. Она ощутила, как растет в ней сильный страх. Она не могла сказать почему, но знала, что в центре его каким-то образом стоит этот странный человек, чью судьбу так жестоко соединили с ее судьбой.
— Пора, — наконец произнесла она.
Он не поцеловал ее, его кожа не коснулась ее кожи, но она должна была сделать так, чтобы он отпустил ее, прежде чем страх охватит ее целиком. До этого она никогда не понимала, что страх и желание могут так тесно соседствовать друг с другом, как бог и его любовница, навеки переплетенные в камне.
Он мягко разжал объятия, отпуская ее в ночь. Она пахла корицей. Запах возбуждал его. Даже ветер не мог заглушит этот запах.
Она повела его по выступу скалы, усеянному льдинками и замерзшими лужами. Над ними огромная и невидимая скала устремлялась в темноту, невидимая, но ощутимая. Несмотря на то, что здесь было закрытое пространство, тут, на скале, было холоднее, чем на крыше.
— Эту гору называют Кецупери, — сказала она.
Кристофер показал, что не понял ее.
— Так называют гору, — пояснила она. Ее имя означает «гора, достигающая небес».
Внезапно они уперлись в стену. Чиндамани вытянула руку и коснулась поверхности скалы, что-то толкнув. Кристофер заметил какое-то движение в стене и понял, что это дверь. От ламп, повешенных над дверным проемом, струился свет. Чиндамани сделала еще одно усилие, и дверь распахнулась настежь.
Перед ними начинался узкий коридор длиной двадцать-тридцать метров. Он был пробит прямо в скале, стены были отполированы и оштукатурены. С потолка на тонких золотых цепочках свисали изысканно украшенные лампы, мягко помигивая на сквозняке.
Чиндамани закрыла дверь и скинула капюшон. В проходе было куда теплее, чем снаружи.
— Где мы? — спросил Кристофер.
— Это лабранг,— ответила она. — Здесь живут все воплощения Дорже-Ла. Они живут здесь, когда их в первый раз приводят в монастырь, разлучив с семьями. Настоятель — твой отец — никогда здесь не жил. Он с самого начала поселился на верхнем этаже основного здания. Насколько мне известно, он вообще никогда здесь не был. — Она смолкла. — Когда ты обнял меня там, снаружи, — робко произнесла она, — что ты чувствовал? О чем думал?