Девятый Будда

Истерман Дэниел

— Китайцы называют их т'от'ай,— сказала Чиндамани, коснувшись кончиком пальца края чашки. — Они особые, очень редкие. Эти две чашки были частью подарка одному из настоятелей от императора Кангцзы. Им более двухсот лет.

Она поднесла чашку к свету, наблюдая, как мерцают огни в янтарной жидкости. В первый раз Кристоферу представилась возможность как следует рассмотреть ее. Ее кожа напоминала тот самый фарфор, который она держала в руках — такая же гладкая и нежная. Она была миниатюрной, наверное, чуть выше метра пятидесяти сантиметров, и каждая часть ее тела гармонично сочеталась с этой миниатюрностью. Когда она

двигалась — наливая чай, поднося к губам хрупкую чашку или отбрасывая прядь упавших на глаза волос, — она делала это с таким бесконечным изяществом, какого ему еще не доводилось видеть в женщинах. Ее грациозность была не приобретенной, не напускной — она двигалась с естественной легкостью, в основе которой была полная гармония между ее телом и миром, в котором она обитала. Он чувствовал, что она легко может пройти по поверхности воды и пересечь весенний луг, не смяв ни одной травинки. И он испытывал грусть, потому что такое совершенство не было предназначено для его неловких объятий.

Они молча пили чай, следя за тем, как тают и снова обретают форму поселившиеся на стенах тени. Он погрузился в свои мысли и был в сотнях километров отсюда, как человек, пытающийся на плоту пересечь открытое море и не знающий, где лежит берег и существует ли берег вообще. Она не смотрела на него, не пыталась прервать его молчание или выманить его из мира боли. Но когда он время от времени поднимал глаза, она все еще была там, и лицо ее было полузакрыто тенью.

Наконец он начал говорить, перемежая обрывки фраз длинными и мучительными паузами. Чай остыл, лепестки жасмина съежились и опустились на дно, и ветер пел в горах, как потерянная душа. В том, что он говорил, не было ни системы, ни порядка: мысли просто периодически выливались из него, а за ними следовала куда более продолжительная тишина. То он рассказывал о своем детстве в Индии, то о тете Табите и длинных летних месяцах в Карфаксе, летних месяцах, которые, казалось ему когда-то, никогда не кончатся. Или он рассказывал о людях, которых убил, людях, которых предал, о женщине, которую предал давным-давно холодным днем в самом разгаре зимы. Он рассказал ей о смерти Кормака и как видение ее преследовало его, о бессмысленном жужжании мух, не покидающем его мысли; о девушке из приюта, обнаженной и преданной; о Лхатене, убитом, как корова на бойне, на засыпанном толстым слоем снега поле.

Она слушала молча, как священник выслушивает исповедь, без отпущения грехов, без обвинений. Да ему и не нужно было ни того, ни другого: его благословляло само ее присутствие и тонко понимающее молчание. В конце он рассказал ей о своем отце, о загадочном, страшном перерождении, которое произошло этим днем около гробниц. В какой-то момент он сознал, что ее рука находится в его руке, маленькая и хрупкая, как скорлупа или кусочек фарфора: часть чего-то, что он знал когда-то давно и потерял.

— А при чем здесь мальчик? — спросил Кристофер. — Тот, которого искал Замятин.

— Его зовут Дорже Самдап Ринпоче, — ответила она. — Он родился в деревне, которая находится на западе, далеко отсюда, у священного озера Маносаровар. Это было чуть более десяти лет назад. Когда он был еще очень маленьким, к озеру пришли монахи из Монголии. Они увидели знаки, свидетельствующие, что он является новым воплощением Майдари Будды.

Должно быть, это было где-то в 1912 году, подумал Кристофер. Теперь он знал, что нашли у озера Маносаровар Майский и Скрипник и что пытался отыскать Замятин.

— Сначала монахи хотели забрать Самдапа с собой в Монголию,

в священный город Урга. Но им отсоветовали. На троне в Урге все еще сидит Кхутукхту: если бы он узнал о существовании мальчика, он распорядился бы убить его, чтобы не дать занять свой трон.

— Кхутукхту? — Кристофер никогда раньше о таком не слышал.

— Так монголы называют воплощение. Самдап — настоящий Кхутукхту Урги. Джебцан Дамба Кхутукхту. Настоящий правитель Монголии.

— Я не понимаю. Как могут существовать два Кхутукхту одновременно? Как может один заменить другого, пока тот еще жив.

— Их не двое, — пояснила она. — Они — воплощение одного и того же духа. Они живут в разных телах, вот и все. Но восьмое тело перестало быть подходящей оболочкой. Майдари Будда предпочел воплотиться в другом теле, прежде чем восьмое будет уничтожено. Это очень просто.

— Да, но я не понимаю, зачем Замятину терять так много времени, чтобы отыскать мальчика. Почему он не отправился прямиком в Монголию и не попытался оказать влияние на Кхутукхту?

Чиндамани покачала головой.

— У Кхутукхту, обитающего в Урге, нет власти. Я не понимаю этих вещей, но слышала, как об этом говорили настоятель и другие. Они говорили, что в то же время, когда Самдап появился на свет, в Китае произошло большое восстание, и император потерпел поражение. Это так?

Кристофер кивнул. В 1911 году манчжурская династия была сброшена с трона, и в Китае образовалась республика.

— Когда это случилось, — продолжила Чиндамани, — Кхутукхту поднял в Урге восстание против китайцев, которые уже несколько веков правили Монголией. Его объявили правителем, и китайцы ушли из страны. Поначалу его защищала другая страна, находящаяся на севере. Говорят, это страна чужеземцев, но я этого не знаю.

— Россия, — сказал Кристофер. — Царь хотел иметь влияние на Востоке. Продолжай.

— Кхутукхту правил с их помощью несколько лет. А затем короля чужеземцев свергли, как и китайского императора. Это правда?

— Да, — ответил он. — Это правда.

— Когда это произошло, китайцы вернулись в Монголию. Они заставили Кхутукхту подписать бумаги, в которых он отказывался от власти. Они заперли его в его собственном дворце. Сейчас он старый, слепой человек. И люди больше не верят в него. Замятин хочет взять Самдапа в Ургу и посадить его на трон вместо нынешнего Кхутукхту.

— Ты сказала, что нынешний Кхутукхту больше не является подходящей оболочкой. Что люди больше не верят в него. Что ты имела в виду?

Ей явно не хотелось говорить об этом, она была смущена.

— Я знаю только то, что рассказала мне Сонам, — ответила она. — Нынешний Кхутукхту родился пятьдесят лет назад в деревне неподалеку от Лхасы. С ранних лет он демонстрировал все признаки того, что не подходит для этой роли: было определенное... напряжение межу человеком и духом, который он воплощал. Иногда такое случается. Словно перевоплощение прошло как-то не так.

Она замолчала, а затем продолжала рассказ.

— Кхутукхту начал пить. Он женился, причем не один раз, а дважды. Его вторая жена — потаскушка: она приглашает в свою юрту молодых мужчин, послушников, которым не следовало бы принимать ее приглашение. Но он еще хуже. Он спит и с женщинами, и с мужчинами. Несколько лам выступили против него пару лет назад. Они заявляли, что он порочит веру, роняет свое звание. Он приказал казнить их. Больше никто не осмеливался выступать против него.

Она неуверенно посмотрела на Кристофера, не зная, как он воспримет услышанное.