Дейр
Шрифт:
На секунду в его груди что-то екнуло. Сколько раз ее могли убить, и по его вине.
Бессмысленно рабам и врумау жертвовать собой, чтобы вырезать всех слоновоголовых. Было бы куда лучше заключить перемирие и построить общество, в котором не существуют рабы и хозяева, а нешгаи и люди равны между собой. “Мы нуждаемся друг в друге для борьбы против Дерева, — думал Улисс. — Нам нужно искать компромиссы, Авина. В них нет ничего позорного. Наоборот, сила разума в компромиссах”.
— Рабы и врумау жаждут мести, — сказала Авина. — Они страдали сотни лет! Теперь им хочется сполна рассчитаться.
— Я понимаю, — кивнул Улисс. — Но страдания со временем забудутся, особенно если мы дадим взамен светлое будущее.
— Поможем? — спросила Авина.
— Попробуем. В мое время старые враги забывали обиды и оскорбления и становились друзьями.
— Мой Повелитель! — сказала Авина, и ее бедро коснулось Улисса, хвост хлестнул по его ноге, а глаза широко раскрылись. — Потом ты скажешь о компромиссе с Деревом. Нашим древним врагом. Пожирателем!
“Как знать, — подумал Улисс. — Если разум плоти может договориться с другим, то почему бы не сделать то же с разумом растения? Как знать?..”
Обладатели пурпурных купюр
Если бы Жюль Верн мог заглянуть в будущее, скажем, в 1966 год, он бы заерзал в брюках. А если — в 2166 год? О!
Петух, который прокукарекал
слишком рано
Ан и Саб, великаны, в поте лица зарабатывают ему на хлеб.
Оторванные куски медленно поднимаются сквозь дурман сна. Огромный пресс давит бездонные виноградины для демонического причастия.
Он, словно простак Симон, удит в своей душе — ведерке для Левиафана.
Он стонет, наполовину просыпается, поворачивается (внутренний пот образует океаны) и снова стонет. Ан и Саб, упираясь спинами, вертят каменные колеса, тонущие в душе, бормоча: “Уф… Ух… тьфу…” Глаза ярко-оранжевые, словно у кота в чулане, зубы — округлые, белые цифры черной арифметики.
Ан и Саб — два простака Симона — основательно вешают метафоры саги, того не сознавая.
Навозная куча и петушиное яйцо: вверх взлетает василиск, громко кричит один раз, а потом еще дважды — в кровавом потоке восхода:
— Я встал и готов к битве!
Клич несется дальше и дальше, пока тяжесть и высота не пригибают его к земле, словно веточку плакучей ивы или соломенную тростинку. Одноглазая рыжая голова заглядывает в кровать, и лишенная подбородка челюсть ложится на ее край. Затем, разбухая, она скользит по нему в сторону и вниз. Одноглазо поглядывая туда и сюда, она обнюхивает пол и направляется к двери, оставленной открытой по недосмотру нерадивых стражей.
Громкий ослиный крик, раздавшийся с середины комнаты, заставляет его повернуть назад. Это кричит трехногий осел — Валаамов мольберт. Холст на мольберте — овальный плоский кусок светящегося пластика, особым образом подготовленный. Холст семи футов высотой и восемнадцати дюймов толщиной. Внутри картины — кусок, который надо завтра закончить.
Эта картина в равной степени и скульптура. Фигуры образуют горельеф, закругляются, поблескивают в падающем на них свете и в свечении самого пластика. Такое впечатление, что свет заставляет фигуры появляться и исчезать, становиться на время сочнее, а затем тускнеть. Свет — бледно-красный. Это цвет утренней зари и крови, смешанной со слезами, цвет чернил на торцах сочащегося холста.
Это произведение из серии о Псе: “Постулаты Пса”, “Воздушная схватка Псов”, “Дни Пса”, “Солнечный Пес”, “Перевернутый Пес”, “Пес собирает ягоды смерти”, “Вцепившийся Пес”, “Лежащий Песик”, “Пес в правом углу”, “Импровизация на тему Пса”.
Сократ, Бен Джонсон, Феллини, Сведенборг, Ли, По и Гайавата шумят в “Таверне Русалки”. Дедал смотрит в окно на вершину крепостной башни Кнососа и протягивает ракету этому ослу, своему сыну Икару, чтобы реактивная сила помогла в его знаменитом полете. В углу скорчился Ог, сын Огня. Он налетел на клык саблезубого тигра, выцарапывая бизона и мамонтов из заросшей плесенью штукатурки. Барменша Афина склонилась над столом, уставленным ради таких дорогих гостей нектаром и солеными крендельками. Позади нее Аристотель, напяливший козлиные рога. Он приподнял Афине юбку и поглаживает ее зад. Пепел от сигареты, свисающей с его застывших в сладкой улыбке губ, падает Афине на юбку, которая уже дымится. В дверях, ведущих в курительную комнату, нализавшийся Батмен поддается долго сдерживаемому желанию и начинает склонять Чудо-Мальчика к греху. В другом окне видно озеро, по поверхности которого идет человек. Тускло-зеленое сияние обрамляет его голову. Позади него из воды торчит перископ.
Пенис обвивается вокруг кисточки и начинает рисовать. Кисточка — маленький цилиндр, прикрепленный одним концом к шлангу, убегающему внутрь куполообразной машины. Из другого конца цилиндрика высовывается сопло. Его сечение может быть уменьшено или увеличено вращением колесика на цилиндре. Краска вырывается из сопла, ее цвет и желаемый оттенок устанавливается также при помощи двух других колесиков на цилиндре.
Похожий на маленький хоботок, он яростно создает новую фигуру слой за слоем. Потом до него доносится слабый аромат пыли, он роняет кисточку и выскальзывает за дверь и — вниз, по наклонной стене большого зала, рисуя одно за другим безногих существ и надписи, которые можно прочесть, но невозможно понять. Кровь в нем пульсирует в одном ритме с жерновами Ан и Саба, чтобы напитать и напоить горячекровную рептилию. Преграда, резделяющая неподвижную плоть и устремившееся вперед желание, пышет жаром.
Он стоит, и маленькая кобра поднимается и покачивается в соответствии с его желанием. Пусть света не будет! Пусть будет ночь, подобная клоаке. Быстрее, мимо комнаты матери, поближе к выходу. Ах! Тихий вздох облегчения, воздух, со свистом вырвавшийся через вертикальный плотно сжатый рот, говорит о том, что узник все-таки вырвался в Страну Желаний.
Дверь архаична — в ней есть замочная скважина. Быстрее! Вверх через замочную скважину и дальше — на улицу! Одна-единственная фигура вдалеке: молодая женщина с фосфоресцирующими серебряными волосами, будто просящая, чтобы ее догнали.
Скорее — на тротуар, по улице и обвиться вокруг ее лодыжки. Она смотрит на него с удивлением, а потом — со страхом. Он это любит. Слишком быстрая уступка — не по нем. В навозной куче все-таки нашлась жемчужина.
Вверх, по ее нежной, словно ушко котенка, ноги, кругом, еще раз кругом и… скользнуть в ущелье паха. Ласкаться к нежным завиткам волос и потом, испытывая танталовы муки, перевалиться через чуть заметную выпуклость низа живота, шепнув: “Хэлло” в рупор пупка, чуть нажать на него, чтобы, оттолкнувшись, скользить по винтовой лестнице вверх — вокруг тонкой талии, и робко сорвать быстрый поцелуй с каждого упругого соска. Потом опять — вниз, чтобы совершить победное восхождение на венерин бугор и водрузить на нем свое знамя.