Дейр
Шрифт:
Чиб знает все ее мысли, потому что она очень часто преподносит их вслух и неспособна заиметь новые. Он проходит мимо круглого стола, не произнося ни слова. Дамы и Рыцари консервативного Камелота смотрят на него сквозь призму пива.
На кухне он открывает овальную дверцу в стене. Он убирает поднос с пищей в закрытых блюдах и чашках, запакованных в пластик.
— Ты не будешь есть с нами?
— Не скули, мама, — говорит он и возвращается в свою комнату, чтобы захватить несколько сигарет для дедушки. Дверь, воспринимая, усиливая и преобразовывая меняющуюся, но опознаваемую приводными механизмами картину электрической проводимости кожи и ее всевозможных полей, артачится. Чиб слишком расстроен. Магнитные бури, проносясь через его кожу, искажают естественную конфигурацию полей. Дверь наполовину открывается, захлопывается, вдруг изменяет решение и открывается, но потом закрывается опять.
Чиб пинает дверь, и она блокируется напрочь. Он думает, что надо бы поставить видео или звуковой сезам. Трудность только в том, что он ограничен в блоках и средствах, чтобы купить материалы. Он пожимает плечами и идет мимо изгибающейся стены холла и останавливается перед дедушкиной дверью, скрытой от взглядов остальных членов семьи кухонной ширмой.
Ибо пел он мир, свободу, Красоту, любовь и страстность, Пел он смерть и жизнь без смерти В Поселениях Блаженных, В мире, что зовут Понима, В теплых землях То, Что Будет. Очень дорог Гайавате Был учтивый Чибайабос.Чиб читает эти строки, и дверь отходит в сторону.
Наружу вырывается свет — желтоватый, с чуть заметной примесью красного. Свет — выдумка дедушки. Смотреть в выпуклую овальную дверь — все равно что смотреть в зрачки сумасшедшего. Дедушка стоит посреди комнаты, белая борода опускается ниже пояса, белые волосы спадают до пят. Хотя вся эта растительность скрывает его наготу: и он не на людях, на нем надеты шорты. Дедушка — это нечто очень старомодное, но простительное человеку, которому минуло двенадцать десятков лет.
Как и Рекс Люскус, он одноглазый. Улыбка обнажает его собственные зубы, выросшие из зародышей, трансплантированных тридцать лет назад. Большая сигара торчит изо рта с полными красными губами. Нос его широк и грязен, словно по нему прошлась тяжелая стопа времени. Его лоб и скулы так же широки, может быть, из-за капельки крови оджибуэев, замешанной в нем, хотя он рожден Виннеганом и даже потеет по-кельтски — распространяя вокруг аромат виски. Он высоко держит голову, а серо-голубые глаза его словно лужицы на дне глубокой расщелины, остатки растаявшего глетчера.
Лицо дедушки — один к одному лицо Одина, когда тот отвернулся от колодца Мимира, удивленный тем, что заплатил слишком большую сумму. Или это лицо иссеченного ветрами и песком вечного Сфинкса из Гизы.
— Сорок веков истории смотрят на тебя с высоты, если перефразировать Наполеона, — говорит дедушка. — С высоты времен… Что тогда есть человек? Кто он есть? Вопрошает сфинкс наших дней. Эдип разрешил вопрос Ее предшественницы и не разрешил ничего, потому что от Нее отделилось Ее подобие, хитроумный ребенок с вопросом, который до сих пор никто не может разрешить. И возможно, не разрешит никогда.
— Ты забавно разговариваешь, — говорит Чиб. — Но мне это нравится.
Он усмехнулся, с любовью глядя на дедушку.
— Ты заглядываешь сюда каждый день не столько из-за любви ко мне, сколько для того, чтобы расширить свой кругозор. Я видел весь свет и слышал обо всем на свете! И время от времени обо всем этом думал. Я много до того странствовал по свету, пока четверть века назад не нашел здесь свое убежище. Теперешний немощный узник был величайшим Одиссеем всех времен.
Древний перчитель
— Я называю себя маринадом мудрости, погруженным в крепкий рассол цинизма и долгой жизни.
— Ты так улыбаешься, что кажется, будто ты до сих пор можешь иметь женщин, — смеется Чиб.
— Нет, мой мальчик. Мой шомпол сломался еще тридцать лет назад. И я благодарен Господу за это, ибо он лишил меня греха педерастии, если забыть об онанизме. Однако мне оставлена вся прочая энергия, припасенная для других грехов, не менее тяжких. Помимо греха сексуального влечения, включая и грех сексуальной невоздержанности, у меня есть и другие причины просить помощи Черной Магии, чтобы снова быть накрахмаленным. Я слишком стар, чтобы молоденьких девушек влекло ко мне что-то иное, кроме денег. И я слишком поэт, любитель Красоты, чтобы бросаться на сморщенные пузыри моего поколения. Теперь ты видишь, сынок. В колоколе моих сексуальных возможностей из стороны в сторону мотается язык. Динь-дон, динь-дон. Очень часто — дон, но совсем редко — динь.
Дедушка громко смеется — львиный рык, пугающий стаю голубей.
— Я всего лишь осколок старины, грезящий о давно умершей любви. Я создан не для того, чтобы быть на виду, чувство справедливости заставляет меня признавать ошибки прошлого. Я странный корявый старикан, запертый, словно Мерлин, в древесном стволе. Замолксис — фракийский Бог-Медведь, замурованный в своей пещере. Последний из Семи Спящих.
Дедушка подходит к тонкой пластиковой трубе, выступающей из потолка, и разводит в стороны прижатые к ней рукоятки.
— Эксипитер кружит над нашим домом. Он учуял падаль в Беверли-Хиллз, уровень 14. Могло ли случиться, что Линэгейн Виннеган 3 , не умер? Дядюшка Сэм — словно диплодок, которого пнули в зад. Понадобилось двадцать пять лет, чтобы это дошло до его мозгов.
Слезы навертываются на глаза Чиба. Он говорит:
— О Господи, дедушка, я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
— Что может случиться со стодвадцатилетним стариком? Разве что он тронется умом или впадет в детство.
3
Winagain — вновь победивший (англ.).
— Положение серьезное, — говорит Чиб, — а ты опять стал молоть всякую чепуху.
— Можешь называть меня Идомолом, — говорит дедушка. — Хлеб из этой муки выпекается в странной печи моего ЭГО — или полупропекается, если так тебе больше нравится.
Чиб сквозь слезы улыбается и говорит:
— В школе меня учили, что каламбуры — это дешевка и вульгарщина.
— То, что хорошо для Гомера, Аристотеля, Рабле и Шекспира, хорошо и для меня. Кстати, о дешевке и вульгарщине. Я прошлым вечером встретил в зале твою мать, когда эти жирные игроки в покер еще не собрались. Я только что покинул кухню, прихватив с собой бутылку. Она чуть не грохнулась в обморок. Но довольно скоро оправилась и сделала вид, что не замечает меня. Может, она подумала, что увидела привидение. Однако я сомневаюсь. Она бы раззвонила об этом по всему городу.